Анна Смолякова - Зеркало для двоих

Юлька опустила глаза, подтянула к себе чашку и отхлебнула холодный противный кофе.

— Извини, мам… Правда, извини.

Мать будто не слышала:

— …Вы и живете, как говорите. Любовью именно «занимаетесь». Так, время от времени. Сбежались — попробовали, не понравилось — разбежались… Скажи, ты вообще-то Юру любила?

Юлька почувствовала, как на глаза снова наворачиваются слезы. Она встала, одернула длинный малиновый джемпер и направилась к кухонной двери. У косяка неожиданно остановилась и, не оборачиваясь, бросила через плечо:

— Любила.

В квартире было тихо. Отец еще не вернулся с работы. Юлька толкнула дверь и зашла в свою бывшую комнату. Глупая черная киса Женя, дремавшая на кровати возле батареи, открыла глаза, коротко мяукнув, спрыгнула на пол и начала тереться о Юлькины ноги.

— Отстань, — девушка осторожно отодвинула кошку в сторону и направилась к стеллажу с книгами. Киса Женя последовала за ней. На верхней полке стоял подаренный Юрой резиновый поросенок — точная копия того, что еще сегодня болтался на гардине. Юлька достала игрушку, повертела ее в руках, а потом со злостью швырнула в угол. Поросенок ударился о пол и упруго подпрыгнул вверх. Почти одновременно с ним подскочила и перепуганная киса. Шерсть на ее загривке встала дыбом, хвост ощетинился и стал похожим на ершик для бутылок. За спиной послышались торопливые шаги матери.

— Беснуешься? — спросила она Юльку, подняв с пола ни в чем не повинную хрюшку. — Ну-ну, давай…

— Мам, ну зачем, зачем ты так со мной?

— Зачем? — голос Людмилы Николаевны зазвенел, грозя вот-вот перейти в рыдания. — Будут свои дети, тогда поймешь. Вспомнишь маму, когда твоя дочка уйдет от тебя жить в пустую квартиру на другой конец города!.. Захотелось тебе поиграть в семью? Постирать мужику носки?.. Поиграла? Доигралась?

Стараясь казаться абсолютно спокойной, Юлька подошла к шифоньеру, достала кое-что из теплых зимних вещей и бросила на кровать. Она уже пожалела, что приехала сегодня домой. Ведь знала же, знала, чем все это кончится, и все-таки прибежала к матери, подчиняясь вечному инстинкту обиженного детеныша.

— А может быть, ты останешься? Зачем тебе теперь там жить? — Людмила Николаевна произнесла это так жалобно и просительно, что Юля вздрогнула.

— Нет, мам, я пока не могу вернуться, — она покачала головой. — Кто знает, может быть, Юрка еще придет?

Мать как-то сразу ссутулилась и померкла, превратившись из сказочной Панночки в обычную немолодую женщину.

— Ну что ж, пусть так. Хотя я буду молиться за то, чтобы он убрался из твоей жизни насовсем…

Домой Юля добралась довольно быстро. К счастью, уходя, она не закрыла форточку, и запах мяса в горшочках, назойливо напоминавший о несостоявшемся ужине, уже полностью улетучился. «Мысленный приказ: ни в коем случае не вспоминать о неприятном событии — вернейший способ запомнить это событие в мельчайших подробностях», — с горькой усмешкой подумала она, проходя в комнату. Розовый атласный халатик валялся прямо на полу. Юлька сняла джинсы и кофту, быстро накинула халат на плечи, включила бра и села на пуфик перед трюмо. У девушки, глядевшей на нее из зеркала, были густые каштановые волосы, прямой тонкий нос с изящно вырезанными ноздрями и бархатные карие глаза.

«Мне кажется, именно так выглядела Клеопатра», — сказал тогда Юрий, неслышно подойдя сзади и глядя поверх плеча на ее отражение. Он провел рукой по ее волосам, чуть приподнял их и прикоснулся сухими губами к нежной обнаженной шее. Юля обернулась.

— Нет, смотри туда, — он мягко, но настойчиво развернул ее обратно к трюмо и, не отводя глаз от лица зазеркальной девушки, медленно стянул с Юлькиных плеч розовый атласный халат. Сверкнув крохотными искорками, теплая ткань с легким шелестом скользнула к ее ногам. Незнакомка в зеркале казалась Юле совсем чужой и какой-то нереальной. Ее бледно-фарфоровая кожа словно светилась в темноте. Высокий мускулистый мужчина по ту сторону стекла жадно ласкал языком упругие соски, плечи и время от времени посылал Юльке через зеркало многозначительные взгляды. Ей казалось, что она стала невольной свидетельницей чего-то отнюдь не предназначенного для чужих глаз. И все же она с напряженным вниманием следила за тем, как мужчина, обхватив бедра Незнакомки руками и прижавшись к ней щекой, скользил вниз по ее животу. Она видела, как трепещут ресницы девушки, как торопливо проводит она языком по пересохшим губам. Видела и не могла понять, почему ее собственные груди наливаются сладкой тяжестью, почему где-то там, в глубине ее тела, начинает медленно нарастать мучительное нетерпение. То нетерпение, которое будет потом рваться наружу, ища выход. И не то чтобы схлынет, а растворится внутри уже потом, когда сама она уснет. Но эти его жаркие, постоянные приливы и отливы? Наверное, это и есть то самое, божественное, о чем написано и сказано так много…