Уинстон Грэхем - Фортуна-женщина. Барьеры

Маленький толстенький итальянец — кажется, он был здесь главным — присел рядом с нами на корточки и задал вопрос на родном языке. Я беспомощно покачал головой. Тогда он немного подумал, а затем показал пальцем на себя и на шхуну и произнес:

— Салерно.

Я кивком дал знать, что понял. Он ткнул пальцем в мою сторону.

— Капри?

Я заколебался. Мартину постепенно становилось лучше. Нам рано возвращаться на остров. Дело должно быть доведено до конца. Коротышка сделал еще одну попытку:

— Сорренто?

Меня вдруг осенило.

— Амальфи.

Он расплылся в широкой улыбке, демонстрируя золотые коронки и, как ребенок, радуясь тому, что, во-первых, мы поняли друг друга, а во-вторых, нам оказалось по пути. Он окликнул рулевого, и они пустились в жизнерадостную дискуссию — насколько я понял, пытались определить, чья шлюпка стала жертвой нашей нерасторопности.

Ко мне быстро возвращались силы, и так же быстро под палящими лучами сохли рубашка и брюки. Под Коксоном растеклась темная, похожая на кровь, лужа; от его сандалет шел пар. Он полулежал неподалеку от меня, но я не видел его лица. А неплохо бы взглянуть. И вдруг я услышал его голос — он немного владел итальянским.

Странное чувство. Вы провели с человеком достаточно времени, чтобы почти подружиться, и вдруг пытаетесь убить его. Вас постигает неудача, и вот вы снова должны посмотреть друг другу в глаза. В моей жизни не было прецедента, от которого можно было бы оттолкнуться, а время эвфемизмов ушло без возврата. Шпаги наголо. Вас окружает атмосфера ненависти. Вражда никуда не делась: слишком глубоки ее корни. Даже если бы я был готов простить его прошлую вину, будущее властно напоминало о себе. И, если бы между нами не стоял Гревил, ничего не изменилось бы, потому что оставалась Леони. Он, несомненно, чувствовал то же самое.

Я был уверен: он чувствует то же самое. Но вот он повернулся ко мне лицом, и моя уверенность испарилась.

— Я хочу… — с трудом вымолвил Мартин, — поговорить с вами.

Я придвинулся поближе, чтобы лучше его видеть. У него были губы цвета оконной замазки.

— Собираясь кого-то убить… — продолжал он, — не делайте ошибки… не деритесь по всем правилам.

— Не беспокойтесь, у меня еще все впереди.

Он вытер рот тыльной стороной ладони. Рядом сидели на корточках двое итальянских рыбаков, но они явно не кумекали по-английски.

— Впереди, — повторил Мартин. — Может быть… но сейчас… прежде чем вы предпримете новую попытку… расскажу вам кое-что… если уж у вас такая мания — знать…

— Я и так знаю достаточно.

— Но еще не все, — он проглотил комок и с минуту лежал молча. Потом поерзал, пытаясь приподняться. Один из итальянцев пришел на помощь. Мартин кивнул ему и двумя растопыренными пальцами отбросил прядь со лба. — Я как раз намеревался объяснить вам перед тем, как вы затопили лодку. Хотел выбить у вас из головы кое-какие неверные представления… о нас с Гревилом. Вы считаете, что я его использовал? Да. Думаете, я его предал? Так оно и было. Но, если вы пришли к выводу, что он для меня ничего не значил, вы очень ошибаетесь. Я любил его, идиот вы этакий, больше, чем кого-либо другого за всю свою жизнь, — разумеется, если говорить о мужчинах. Надеюсь, вы не заподозрите меня в гомосексуализме?

Мартин закрыл глаза. Маленький шкипер с лучезарной улыбкой проследовал мимо нас. Он так гордился, словно вытащил рекордный улов.

— К чему вы клоните? — резко спросил я.

— А вот к чему. Мы сошлись, Гревил и я, и в течение двух месяцев парились вместе в той душегубке. Единственные белые люди на всю округу. Сначала меня вынудили обстоятельства: это был единственный шанс вывезти опиум. Но потом я оценил его общество. Мы проводили дни в трудах, а вечера и ночи — в дискуссиях. Начав с ”питекантропус эректус”, мы дошли до принципов бытия и внутренних движущих сил — не только в духе Аристотеля. Понимаете, что я хочу сказать?

— Возможно, я бы понял, если бы мог хоть чуточку верить вам.

Он какое-то время молчал — может быть, даже не расслышал мою реплику.

— Он был самой яркой личностью из всех, кого я знал. Не таким, как все. И мозг у него был устроен иначе, нежели у других людей. Адски умен. Мы вели беседы — вечер за вечером, ночь за ночью — обо всем сущем. Оттачивали умы. Поднимали планку на такую высоту, о существовании которой я даже не подозревал. Может быть, и он тоже. Вам наверняка знакомо чувство наслаждения, получаемое от высшей математики, когда покоряешь одну вершину за другой. Вам известен азарт, когда гоняешься за чем-то неохватным…