Владимир Андреев - Ганг, твои воды замутились. Три брата

Развернувшись, машина помчалась на улицу Мухаммеда Али, где находилась следственная тюрьма предварительного заключения. Когда они подъехали к высокой каменной стене, ограждавшей тюрьму, Хари был удивлен скоплением людей и машин.

У ворот мрачного здания стоял автобус телевидения. Операторы суетились с тяжелыми камерами на плечах. Хари попытался незаметно юркнуть в дверь пропускного пункта, но не тут-то было: двое журналистов преградили ему путь. Один из них громко выкрикнул:

— Господин Шривостав! Два слова для бомбейского телевидения!

Отступать было некуда и адвокат заговорил.

До слуха Раджи доносились лишь некоторые фразы.

— Я счастлив тем, что с помощью Всевышнего мне удалось исполнить свой профессиональный и человеческий долг. А когда это человеку удается в любой сфере, он счастлив, счастлив потому, что соединился с миром гармонии путем усилия над собой, над бренностью, над стереотипами и всем тем, что разделяет людей! Это все, господа! Мне очень некогда, я должен передать копию приговора и всевозможные выписки и документы для освобождения из-под стражи невинно заключенного в эти стены моего брата Говинда Шривостава! — с этими словами Хари скрылся за дверью.

Раздались аплодисменты, шум и крики. Щелкали фотоаппараты. Застучали барабаны: это группа бродячих музыкантов исполняла чудесную ритмичную мелодию.

Часы на высокой тюремной башне показывали половину четвертого. Было тепло и сухо.

Мери немного всплакнула, опершись на плечо Фариды. Раджа поминутно промокал носовым платком свое разгоряченное лицо.

Говинд, как тигр в клетке, нетерпеливо ходил по камере.

«Слава Богу, я оправдан! И теперь я вновь обрел старшего брата! Как я был неправ, что сразу не сказал Хари, что узнал его! Почему я не послушался покойного дядю Рахима?!» — упрекал себя молодой человек, чувствуя свою вину перед Хари.

Его взгляд остановился на большой полиэтиленовой сумке.

«Господи! Я же совсем забыл, что надо переодеться», — спохватился он, извлек из сумки ослепительно белую рубашку, галстук, носки, светлый костюм и стал приводить себя в порядок. В заключение он провел расческой по волосам и прислушался. Но было тихо. Его чуткий слух не уловил ни одного звука, похожего на звуки шагов. Посмотрев в высокое окно, узник определил, что солнце миновало зенит.

«Наверное, теперь уже скоро! Если что-нибудь переменилось, брат непременно предупредил бы меня!» — решил Говинд.

Нетерпение, овладевшее им, не давало ему спокойно сидеть на месте, и он снова почти забегал по камере, меряя ее из конца в конец. У него было такое ощущение, что в нем все замерло и что время остановилось…

Внезапно послышались приближающиеся голоса и шаги.

«Идут!» — радостной птицей рванулась мысль в его сознании. И действительно, зазвенели ключи, и дверь камеры отворилась.

— Говинд, выходи, ты свободен! — объявил Хари, сияя улыбкой и раскрывая свои объятья.

Узник крепко обнял своего избавителя. По его щекам покатились счастливые благодарные слезы.

Корреспондент незаметно щелкнул несколько раз эту трогательную сцену и быстро удалился.

— Господин Говинд, поздравляю вас с освобождением! — сказал начальник тюрьмы, стараясь разрядить обстановку. — Господин Шривостав, примите и вы мое личное поздравление!

— Большое вам спасибо! — поклонились братья.

— Ну вот и все, мы можем идти, — сказал Хари. Они спустились вниз и, миновав двор, вошли в пропускное отделение.

— По ту сторону этих железных дверей тебя ждет свобода и много людей. Среди них наши родственники, друзья и твои коллеги — таксисты. Готовься к встрече! — с улыбкой сообщил адвокат.

— Ты не шутишь?

— Сейчас увидишь!

Дежурный полицейский, который находился за плотной решеткой в отдельном боксе, поочередно выдернул три металлических засова, и сопровождавший их надзиратель толкнул тяжелую дверь.

Говинд, сложив руки у подбородка, шагнул вперед, и его охватило ощущение, что он сразу оказался в совершенно другом мире.

Перед его глазами кипела яркая, огромная толпа, напоминавшая роскошный газон, усаженный цветами. Здесь были мужчины в белом, цветастом, клетчатом и полосатом. Головы одних были увенчаны тюрбанами, других — обнажены и блестели под солнцем, смазанные маслом для волос. Разноцветные сари женщин из шелковых и хлопчатобумажных тканей переливались на солнце такими оттенками, которым нет названия ни на хинди, ни на пенджаби, ни на бенгали… Все кричали и говорили. Чхоту опешил.