Кэтрин Бэннер - Дом на краю ночи

— Принесите мне воды помыть руки, — велел доктор. — Как долго пациентка находится в этом состоянии?

— О боже! Да уж несколько часов, signor il dottore ! — Рыдающая Пьеранджела подала ему мыло и горячую воду.

— Судороги продолжаются уже час, — поправила ее акушерка. — И еще у нее приступы изнеможения, когда она никого и ничего не видит.

— Когда начались схватки?

— Вчера рано утром, когда меня вызвали. С семи часов.

С семи часов. То есть они мучаются уже девятнадцать часов.

— Беременность проходила нормально?

— Отнюдь. — Акушерка протянула ему пачку листков — будто чтение ее записей как-то могло помочь в этой ситуации. — La contessa оставалась в постели весь последний месяц. У нее отекали руки и были сильные головные боли. Я думала, вы знаете о ее состоянии.

— Отек рук! — воскликнул доктор. — Сильные головные боли! Что же вы меня не вызвали?

— La contessa не разрешила, — ответила акушерка.

— Но вы! Вы же могли меня вызвать.

— С Сицилии приезжал доктор синьора графа. Он ее осмотрел и сказал, что ничего страшного не происходит. Что я могла поделать?

— Она должна была рожать в больнице в Сиракузе, а не здесь! — Доктор все больше сердился на акушерку и перепуганную Пьеранджелу. — У меня нет инструментов, чтобы сделать кесарево сечение! И морфия слишком мало!

— Она отказывалась за вами посылать, — сказала акушерка. — Я диагностировала предэклампсию, dottore , но кто меня послушается? — И она развела руками, еще больше разозлив доктора.

— Вы должны были бороться! Настоять, чтобы ее отправили в больницу!

Пьеранджела принялась причитать: «Святой Иисус и Мария Матерь Божья, пресвятая Агата, заступница несчастных, и все святые угодники…»

Принятое решение придало уверенности его движениям. Рано или поздно так бывало всегда.

— Все в сторону! — приказал доктор. — Приготовьте кипяток и чистые простыни. Все должно быть чистым.

Принесли воды, из-под обмякшего тела Кармелы вытащили запачканные простыни. Доктор простерилизовал шприц и, наполнив его магнезией, ввел лекарство в руку роженицы. Проделывая одну манипуляцию за другой, он словно следовал некоему ритуалу, будто читал молитву «Ангел Господень» или перебирал четки. Подготовил морфий, хирургические ножницы, щипцы.

— Найдите мне иголку и нитки, — бросил он акушерке. — Подготовьте марлевые тампоны и йод. Это все есть в моем саквояже.

Внезапно голос подала Кармела.

— Я просила вызвать только акушерку, — прошептала она. — Не тебя.

— С этим уже ничего не поделаешь. Нам надо извлечь ребенка как можно скорее, — ответил доктор, не обращаясь к ней напрямую.

Он взял морфий и сделал еще укол в тонкую руку. Пока Кармела засыпала, наметил ножницами разрез, примерившись сначала в воздухе. Один точный разрез длиной в пару дюймов. Простыни… так, а где простыни?

— Быстро постелите чистые! — приказал он.

На Пьеранджелу нашло оцепенение, она двигалась как во сне.

— Все должно быть чистое! — заорал доктор. Свою науку он постигал в грязных обледенелых окопах в Трентино. — Все. Если ее не убьют приступы, ее прикончит сепсис.

Кармела вновь пришла в себя. Доктор поймал ее взгляд, глаза выражали один лишь страх — он сотни раз видел такой страх в глазах солдат, когда те выходили из наркоза. Доктор положил ладонь ей на плечо. При его прикосновении, как он и предвидел, что-то в ней изменилось. Она приподняла голову и со всей силой осуждения, на которую была способна, произнесла:

— Это твоя вина.

— Еще морфия, — велел доктор акушерке.

— Твоя вина, — повторила Кармела. — Твой ребенок. Все уже догадались, кроме тебя. Почему ты не смотришь на меня, Амедео?

Он ввел ей лекарство, даже не взглянув на нее, но почувствовал, как спальня будто сжалась под тяжестью ее обвинения. Как только Кармела вновь погрузилась в беспамятство, он встал на колени, сделал разрез, просунул руку и повернул ребенка на четверть оборота. Затем с помощью щипцов одним движением извлек его наружу.

Это был мальчик. И он уже дышал. Доктор перерезал пуповину и передал ребенка акушерке.

— Пока не вышла плацента, ей все еще грозит опасность, — сказал он. Вскоре плацента вышла целиком, и сопровождаемые криком и кровью роды были окончены.

Кармела, как он и предвидел, тут же очнулась. Приподнявшись на влажных простынях, потребовала ребенка. Доктора накрыло дурнотой от облегчения и усилий скрыть его. Он отошел к окну, посмотрел на аллею, ведущую от виллы графа к дороге. Газовые фонари между деревьями сияли зелеными сферами. Пейзаж, терявшийся в сумраке, был уныл и печален: пустынный склон и черное море за ним. Все изменилось, с тех пор как он последний раз на все это смотрел. Комната стала другой. Кармела стала другой. Он и сам стал другим.