Ольга Дрёмова - Танго втроём. Ветренное счастье

Не разбирая дороги, Марья бежала по полю, а в её груди неповоротливо плюхало рваными ударами перепуганное сердце. Цепляясь каблуками за кочки, она то приседала, то неловко подпрыгивала, и, обжигая ноги засохшей колючей стернёй, тихо и безнадежно подвывала. Искусанные в кровь губы беззвучно шевелились, и изо рта Марьи вырывались какие-то нечленораздельные звуки, мало похожие на человеческую речь. Мокро всхлипывая, она втягивала воздух, на несколько секунд замирала и, изломав губы, хрипло выталкивала его назад.

В голове Маши метались неизвестно откуда взявшиеся сумбурные обрывки мыслей, не относящиеся ни к чему конкретному, необъяснимые и странные, а перед глазами, рябя синими и люминесцентно-рыжими искрами, плыли огромные круги, неровные и подвижные, словно туловища гигантских светящихся медуз. Приминая ногами засохшую стерню, Марья изо всех сил бежала вперёд, а в её мозгу мелькали лоскуты цветных картинок, никому не интересных и абсолютно бессмысленных.

Расширенными от ужаса глазами Марья смотрела на дальнюю кромку поля, где, встав в ряд, грозные в своей неподвижности, ощетинились наработавшиеся тракторы и грузовики, а перед её мысленным взором мелькали длинные деревянные полки озерковского магазинчика, в который вчера вечером вдруг завезли банки болгарских консервированных огурцов и помидоров. Отчего она вспомнила эти дурацкие банки именно сейчас, Марья объяснить не смогла бы, да и не пыталась; яркие буковки на глянцевой бумажке заграничных консервов плясали перед глазами так навязчиво и неотступно, были настолько зримыми и реальными, что казалось, будто во всём мире нет ничего важнее этих палочек и закорючин.

Цепляясь чулками за острые срезы засохших стебельков, Марья беспорядочно перебирала ногами, не обращая внимания на острую боль в подвёрнутой лодыжке и непереносимую резь в левом боку. Она через силу двигала ослабевшими ногами, а перед глазами кругленькие, истошно алые помидорины поворачивали к ней свои лакированные треснувшие бока. Словно наяву, трепыхаясь тонкими полупрозрачными пластинками, между помидоринами плавали невесомые хлопья резаного репчатого лука, похожие на обрывки белых столовых салфеток, а истерзанная душа Марьи плакала горючими слезами вселенской боли, перемешавшимися с солёным маринадом болгарского деликатеса.

Чувствуя, как, обдирая, внутри неё прокатилась дрожащая волна оглушительной боли, Марья схватилась за бок и, согнувшись, начала часто ловить ртом воздух. Громче, чем сейчас, её сердце не стучало ещё никогда. Мерцающие серебристые искорки перед глазами сменились алыми кругами, и, покачнувшись на ватных ногах, она остановилась.

Всю сознательную жизнь Марье не везло. Отчего-то судьба, дарившая других щедро и помногу, постоянно обходила её стороной, одной рукой протягивая скупую милостыньку, а другой тут же забирая обратно вдвое. Выйдя замуж по любви, она никогда не была любимой, имея свой дом, не сумела стать в нём хозяйкой, отдав душу чужим детям, не смогла родить своего собственного.

Сейчас, на четвёртом десятке лет, когда, казалось, она наконец-то сумела ухватить призрачное счастье за хвост, судьба снова решила сыграть с ней в кошки-мышки и в который раз забрала подаренное обратно.

Не в силах больше сделать ни единого шага, Марья осела на землю и, сотрясаясь от рыданий, бессильно замолотила ладонями по стерне:

— Да, я — неудачница, я — вечная свидетельница чужого счастья и третья лишняя, но за что? За что?! За что?!! — упав, Марья подтянула ноги к животу и, свернувшись в клубок, громко, навзрыд, закричала: — Если ты есть, где же твоя справедливость? Где?! Ты же всё видишь, ты знаешь, я никогда и никому не хотела зла! Так за что ты меня наказываешь?! За что?!

Тело Марьи колотила крупная дрожь; по щекам, струясь обильными тёплыми дорожками, не переставая, катились крупные слёзы и, смешиваясь с дорожной пылью, превращались в некрасивые грязные полосы. Размазывая их по лицу, Марья громко всхлипывала и до боли вжималась в жёсткую щетину старой стерни.

Земля, разогретая августовским солнцем, пахла скошенными травами и сладким соком спелого лета, давно перевалившего за свой зенит. Нелепо скорчившись, Марья сжимала в ладонях колкие острые прутики, и ей казалось, что в огромном бездушном мире остались только боль и беспощадное время, немилосердное и глухое, отнимавшее левой рукой всё то, что было даровано правой.

Разливаясь медной позолотой, предзакатное августовское солнце медленно садилось за край выступающего мыском березняка, и его мягкие лучи нехотя скользили по тонкой недоношенной полоске спелой пшеницы. Колосья, едва колышимые лёгким ветерком, отбрасывали вокруг себя частые отблески, и издалека казалось, что над полем, от края и до края, наброшено невесомое покрывало блестящей паутины.