Марина Юденич - Доля ангелов

— Скажу — молодец. Единственно правильное решение. Единственно.

— Ну слава Богу! Нашелся единомышленник. В таком случае скажи мне вот что…

— Сойдется ли «дебет с кредетом»?

— И если не сойдется, то в каком приблизительно соотношении?

— Сойдется, и даже профит будет положительным. Правда, мизерным. Дом по крайней мере и машину, не говоря уже о цацках и тряпках, можешь оставить в покое. Остальное — займет время. То, которого, кстати, фатально не хватало Антону. Но если ты действительно намерена вот так прямо, как мне сейчас, заявить свою позицию публично и вдобавок принести извинения — полагаю, народ подождет. К тому же твоя личность ни у кого не вызывает остракизма. В этом смысле, отодвигая тебя от дел, Антон Васильевич, сам того не ведая, оказал услугу. Неоценимую. Тебя никто не возненавидел, как его. Скорее — напротив. Давние партнеры, те, которые еще помнят тебя в деле, — сочувствуют. Словом, приятно тебе это или нет, в глазах общественного мнения ты — жертва. И значит, по одну сторону баррикад с теми, кого так или иначе задел Антон. С легионом. Стало быть, пойдут навстречу. Будут ждать. Других проблем не вижу.

Полное, добродушное лицо Птицы излучает уверенность и покой.

Светлые, немного навыкате глаза в обрамлении пушистых белесых ресниц смотрят на меня ласково, с одобрением и прежней братской любовью.

Похоже, он искренне рад тому, что услышал, с души свалился непосильный груз.

И воспарившая Птаха с высоты своего полета действительно не видит более серьезных, неразрешимых проблем, только что застилавших небо.

Глядя на мир его спокойными, чуть насмешливыми глазами — я тоже не вижу ни облачка.

Вокруг — сплошная прозрачная и бесконечная синь.

И даже луч надежды забрезжил на горизонте.

Слабый, но тем не менее различимый.

— Послушай, — говорю я, не слишком, впрочем, обольщаясь. — А копи? Те, африканские… Помнишь?

Секунду он искренне пытается сообразить, о чем речь.

Потом, осознав суть вопроса, смотрит на меня с жалостью. И некоторым даже разочарованием.

Дескать, совсем нормальной показалась старушка поначалу, вменяемой, не лишенной прагматизма.

И вдруг на тебе.

Такое.

Он молчит, но мне не нужны слова.

Так даже лучше, есть шанс реабилитироваться быстро, пока сомнения всерьез не подточили его веру.

В меня.

— Не знаю, почему-то вспомнились вдруг. Вернее, знаю — это ведь был мой последний проект. Вот и выползло то, на чем оборвалась нить. Понимаешь?

— Понимаю… — Птаха вздыхает облегченно.

Я говорила убедительно.

Да, все, очевидно, так и есть.

— Понимаю, — задумчиво повторяет Птаха. — Подумать только: алмазные копи — звучит как название романа. Только вот чьего? Давно не читал ничего такого. Джека Лондона? Или Майн Рида? Не суть. Хотя, возможно, судьбой лицензии следует поинтересоваться. Столько лет прошло…

— Пять без малого.

— Четыре. Там ведь была война, потом вроде все разрешилось. Значит, существует какое-то правительство. Возможно даже, демократическое…

Он готов рассуждать и дальше.

Но для меня уже очевидна тщетность попытки.

И незачем тратить время, развивая пустые мысли.

Совершенно незачем.

Сначала я радовалась квартире как маленькая.

И в точности как маленькие дети «понарошку» пекут пироги из песка, пыталась приукрасить убогое пространство.

Именно «понарошку», ибо реальной возможности изменить здесь что-либо у меня не было.

Прежде всего потому, что не было денег.

Ни копейки в собственном распоряжении.

Все, что присылала мама, немедленно, у окошка кассы на Главпочтамте, исчезало в кармане Антоновых джинсов.

Не говоря уже о том, что иногда умудрялся заработать он сам.

Раз в месяц я получала три рубля «на лекарства» — имелись в виду специфические женские нужды.

Этих денег хватало еще на пару самых дешевых колготок Тушинской — до конца жизни запомню! — трикотажной фабрики.

Прочие редкие обновы — к примеру, французская оправа за пятьдесят целковых, джинсы, башмаки и даже белье — появлялись у меня исключительно по воле Антона, сообразно с его настроением и представлениями о том, что мне следует носить и как выглядеть.

К примеру, залюбовавшись однажды героиней какого-то фильма — телевизора в квартире не было, но в кино мы ходили часто, — Тоша решил, что мне следует преобразиться в ее стиле, и щедро субсидировал поход в парикмахерскую.

Приглянувшаяся актриса была ярко-рыжей и подстрижена «тифозной скобочкой» — состригая пышные пряди пшеничных волос, мы с парикмахершей рыдали в унисон. А перед этим вся парикмахерская отчаянно пыталась удержать меня от очевидной глупости. Я наплела что-то про съемки на «Мосфильме» и непреложное условие изверга-режиссера.