Наталья Калинина - Яд в крови

…Его хотели отправить дьяконом в какой-то задрипанный приход в Череповце. Он отказался, ибо был коренным москвичом. Тогда ему предложили сдать экстерном за оставшийся год и идти на все четыре стороны. Что он и сделал. Сейчас он жил с матерью в доме, из которого был виден бассейн «Москва», усердно молился Богу, постился, когда накатывала тоска, — это случалось почти каждый день — пил вино, ну и еще подрабатывал в церкви. Эти заработки были ерундовыми, а потому Серафим вечно испытывал нужду в копейке.

Мать знать не знала о его беде, а если бы узнала, наверняка потащила бы сына к врачу — она работала в ординаторской районной поликлиники и неукоснительно верила во всемогущество медицинской науки.

Получив деньги от странной женщины в шляпке с букетом искусственных цветов, Серафим раздумывал, как поступить с кольцом. Он не мог присвоить его — Серафим был человеком с совестью, — не мог отдать и настоятелю храма. Не потому, что не верил ему — Серафим боялся, что его могут заподозрить в сокрытии других драгоценностей. (Аналогичный случай произошел недавно в одной из московских церквей, о чем рассказывали все кому не лень, и парень, которого заподозрили в сокрытии значительной суммы денег, не вынес позора и утопился.)

Он не спал почти всю ночь, раздумывая над тем, что сделать с колечком, которое, чтобы не потерять, повесил на тонкой серебряной цепочке на шею. Разумеется, после бессонной ночи накатила такая тоска, что без бутылки вина уже никак нельзя было обойтись. Серафим, сам не помня как, очутился в гастрономе возле памятника Долгорукому. Дело в том, что он знал один чудесный дворик неподалеку от храма, в котором в данный момент подвизался. Близость храма очищала и умиротворяла его душу почти так же, как вино. Он ненавидел свою квартиру «окнами на кладбище». В паре, поднимающемся от бассейна «Москва», ему чудилась зловещая ухмылка Антихриста.

Удобно расположившись на скамье под кустом сирени, Серафим осторожно и не спеша открыл бутылку, достал из кармана складной пластмассовый стаканчик, выпил.

— Я не помешаю вашему уединению? — спросил чей-то странный, точно выхолощенный каких бы то ни было обертонов голос.

Серафим повернул голову и увидел замотанного по самый подбородок мохеровым шарфом ярко-оранжевого цвета высокого мужчину с большой сумкой, набитой пустыми бутылками. У сумки оторвалась ручка, и мужчине пришлось поставить ее на скамейку.

— Нисколько, — буркнул Серафим, разумеется, собираясь перейти в другое место. Однако в последний момент кто-то словно шепнул ему на ухо «не уходи!». Серафим послушался и остался.

Мужчина в шарфе сел на лавку и стал возиться с оторванной ручкой, надеясь кое-как ее приладить.

Серафим достал из кармана еще один — поменьше — складной пластмассовый стаканчик, налил в него вина и протянул мужчине.

— О, вы так добры. Вы ангельски добры. Я пью за нашу дружбу.

Вдвоем они быстро расправились с «Мадерой». Мужчина предложил Серафиму вместе снести в магазин пустую посуду и взять взамен чего-нибудь горячительного. Серафим с радостью согласился. Хватило на венгерский «Токай» и крымский «Рислинг». К тому времени стал накрапывать дождик. Славик (а это был он) любезно пригласил своего нового знакомого к себе домой.

Маша не рассказывала Диме историю своего семейства. Не потому, что хотела что-то скрыть от него — сил не было копаться в прошлом. Про Толю она сказала коротко: «Мой брат. По отцу».

Устинью положили на обследование в больницу — врачи подозревали язву желудка, — и Маша сама вызвалась носить Толе передачи.

В первый раз Толя спал либо сделал вид, что спит. Стараясь не шуметь, Маша поставила банки с соком и бутылки с минеральной водой в тумбочку, на цыпочках прошла к двери и оттуда минуты две смотрела на бледное Толино лицо. Маша проверяла себя «на сентиментальность». В тот раз она осталась собой довольна. На вопрос Димы о том, как здоровье брата, ответила ничуть не дрогнувшим голосом: «Думаю, он выкарабкается».

В следующий раз Дима предложил съездить к брату вместе. Неожиданно для себя Маша согласилась. Толя лежал с закрытыми глазами, но Маша точно знала, что он не спит. Дима сказал ей: «Мне нравится твой брат. У него очень интеллигентное лицо. Ему нужно перебираться в Москву».

Маша на это ничего не ответила. Последнее время она не думала о будущем — ни своем, ни тем более чьем-то еще. Она представила Толю в их большой, роскошно обставленной квартире, и ей стало не по себе. Она не знала — почему.