Наталья Калинина - Яд в крови

— Это подарок фонда Конуэя, — пробормотала Маша.

— Скажите, как вдруг расщедрился старый Джек Конуэй! — воскликнула Аделина и возвела к потолку якобы изумленные глаза. — Мне рассказывали, что его оба сына ездили в школу на автобусе и в стоптанных башмаках, а бедная Марджори Конуэй штопала себе колготки и покупала платья на распродаже.

— Это все сплетни, мама, — решительно заявила Лючия. — Про миллионеров всегда рассказывают всякие небылицы.

— А что, разве не правда, что его старший сын связался с мафией и его застрелили прямо в лоб в каком-то отеле в Далласе? Я сама видела по телевизору, как…

— Все ты перепутала, ма. Вовсе не в Далласе, а в Майами, — перебила Аделину Лючия. — И мафия тут ни при чем — его убил муж той красотки, что потом выступала на суде и говорила, будто у нее был роман и с Бернардом Конуэем тоже. Говорят, Джек Конуэй дал ей чек на пятьдесят тысяч долларов, чтобы она смоталась куда подальше. Мария, а тебе нравится Берни Конуэй? — спросила Лючия у Маши, и та от неожиданности поперхнулась апельсиновым соком. — Шикарный типчик. Вылитый киноактер. И манеры у него шикарные. Мне кажется, он к тебе очень даже неравнодушен.

— Чего мелешь, дурья твоя голова! — воскликнула Аделина и дала Лючии легкий подзатыльник. — Еще, чего доброго, возьмешь и ляпнешь при нашем Франко — он и так бедную девочку к каждому столбу ревнует. Ох уж эти мужья! Помню, Джельсомино приревновал меня как-то к одному педику — мы с ним тогда еще женихом и невестой были — да такой погром в ресторане устроил, что старому Сичилиано пришлось позвонить шерифу. Тот педик слинял, не успел Джо Мэрдок из своего автомобиля вылезти. Это сейчас они обнаглели, а раньше стоило шерифу посмотреть в их сторону, как они…

Маша встала и пошла к себе одеваться. Она уже была почти готова, когда Лючия, приоткрыв дверь, спросила: «Можно к тебе?» — и, не дожидаясь ответа, вошла.

— Ты очень красивая. Ты вся какая-то… блистательная. — Она улыбнулась, обрадовавшись собственной находчивости. — Франко, мне кажется, не понимает, какая птичка случайно села на его подоконник. Но он добрый, очень добрый, и ты на него не сердись.

— Мне не за что на него сердиться, — сказала Маша, тщетно пытаясь уложить в пучок свои длинные волосы.

— Ну, не скажи. Конечно, ты живешь в своей музыке и операх и ничегошеньки не замечаешь вокруг себя. И вообще ты вся не от мира сего. Ты словно из прошлого века, что ли. У вас в России все такие?

— Замолчи. Иначе я… — Маша швырнула шпильки на туалетный столик, позволив волосам упасть на плечи густой шелковистой волной. — Не верю, все равно не верю, — как-то не слишком уверенно сказала она и, запрокинув голову, прошептала: — Франческо, милый, возвращайся скорей. Мне без тебя плохо…

Приглашение посетить фамильное ранчо исходило от Конуэя-старшего. Оно было отпечатано типографским способом на плотной белоснежной бумаге с темно-синим тиснением, и его прислали экспресс-почтой. Аделина ахала и охала, рассматривая приглашение чуть ли не на свет, Лючия хлопала в ладоши и то и дело целовала Машу в щеку, а Джельсомино, почесав за ухом, глубокомысленно изрек:

— На ранчо старины Джека кто только не перебывал. Сам президент считает за честь получить от него приглашение. Ну ты, Мария, уж точно прославила нас на все Штаты. Лакей так и доложит про тебя: синьора Грамито-Риччи. Тот самый лакей, который докладывал про президентов и сенаторов. Гм, взглянуть хотя бы одним глазком, как это будет. Ты, Мария, все-все запоминай, а потом нам подробно расскажешь.

— Я неважно себя чувствую, да и Франческо не понравится, если я уеду из дома на целых два дня.

— Дурак твой Франческо, вот что я скажу. И ты глупая, если будешь во всем его слушаться, — заявила Аделина.

— Мы не скажем, ты не бойся, — пропела Лючия на мотив песни «Вернись в Сорренто». — Возьми с собой бирюзовое платье: они обязательно попросят тебя спеть.

— Мария, не подкачай! — Джельсомино похлопал невестку по руке. — Пускай они знают наших, эти ирландские выскочки.

Гости разъехались вскоре после раннего обеда, и Бернард предложил Маше прогуляться верхом, на что она с радостью согласилась. По пути они заехали погреться в охотничий домик вдруг подул холодный ветер с севера — и теперь пили чаи, сидя у горящего камина. Маша смотрела на огонь — он всегда влек ее, представляясь чем-то живым и даже одушевленным. Она сказала об этом Бернарду. Он обозвал ее «языческой жрицей из русских степей» и велел лакею принести шампанского. Потом устроился на волчьей шкуре возле ее ног и заговорил, тоже глядя на огонь: