Сидони-Габриель Колетт - Закуток

Эрмина стремительно освободила свою руку, прижавшись щекой к щеке Алисы.

— Нет! Нет! Ты можешь! — быстро и совсем тихо сказала она. — Ошибайся, ошибайся! Не обращай на меня внимания! Ты же знаешь, что я самая младшая.

— Тс, тс, тс, — укоризненно зацокала Коломба.

— Не ругай ее, — сказала Алиса.

Она поддерживала рукой с такой же нежностью, как и с беспокойством горячую щеку, и по ее зелено-каштановому рукаву, который казался ей чужим, скользили растрепавшиеся мягкие светлые волосы Эрмины.

— Держись, малыш. Здесь еще почтенный слуга с усами, как у банщика… Пошли-ка спать. Коломба, ты увидишься с Баляби в его заведении сегодня вечером?

Коломба только отрицательно покачала головой с меланхолическим выражением лица.

— А ты, Эрмина? Ты пойдешь куда-нибудь?

— Нет, — сказала Эрмина глухо, — куда же мне, по-твоему, пойти?

— Тогда отвезите меня, я заплачу за такси. Я падаю от усталости.

— Но, — спросила Коломба, — у тебя есть кто-нибудь дома, чтобы тебе помочь?

— На завтра я вызвала приходящую прислугу.

— А сегодня вечером?

— Сегодня никого.

Все трое замолчали и приготовились выйти, скрывая, что все их помыслы были об Алисе, о том, что сейчас она войдет в пустую квартиру и в одиночестве проведет там ночь.

— Алиса, — спросила Эрмина, — ты оставишь за собой эту квартиру, я имею в виду твою квартиру?

Алиса воздела свои длинные руки.

— Ну о чем ты спрашиваешь?.. Почем я знаю? Нет, я ее не оставлю. А впрочем, я сохраню ее за собой на какое-то время. Пошли же наконец, или я засну на столе…

Ночь была мягкой и влажной; не чувствовалось ни дуновения ветерка, ни каких-либо запахов. В такси Алиса уселась между двумя сестрами, взяла их под руки, похожие на ее руки, такие же красивые. Но рука Эрмины была худой, Алиса сжимала острый локоть сестры. «Отчего это? Что приключилось с малышкой Эрминой?..»

— Если тебе что-нибудь понадобится… — внезапно сказала Коломба. — Телефон Одеон 28–27.

— Наконец-то ты поставила телефон! Это великое событие!

— Это не я, — сказала отрывисто Коломба. — Он в комнате Эрмины.

Стоя на тротуаре, они все трое подняли головы и посмотрели на третий этаж, как если бы опасались увидеть там свет. Алиса проводила сестер и закрыла тяжелую дверь. Уже у медленно скользящего лифта, украшенного железным орнаментом в готическом стиле, она осознала свое малодушие. Шум повернутого в замочной скважине ключа, скрип половицы, которая застонала под ковром, когда она проходила через переднюю, другие знакомые звуки, те самые, которые сопутствовали возвращению Мишеля ночью, навели ее на мысль, что она теряет хладнокровие. Она храбро переносила страх, как любое другое недомогание, принимала его, пересиливая себя. «Мне следует только оставить свет на всю ночь», — подумала она.

Твердой рукой открыла она дверь кабинета Мишеля, зажгла яркий свет, вдохнула слабый запах кожи, туалетной воды, табака и типографской бумаги, и к горлу подступило рыдание, на глаза навернулись слезы ничем не затуманенного сожаления, — так ей хотелось выплакаться вволю. Но она увидела боковым зрением лежащую на письменном столе пару мужских перчаток из толстой кожи сернисто-желтого цвета, перчатки Мишеля, и ее слегка прошиб пот при взгляде на эти желтые перчатки, пальцы которых, вздутые и присогнутые, напоминали знакомую живую руку. Она опустила голову, заставила себя смириться и сосредоточить внимание, вслушиваясь в биение своего сердца, взвешивая шансы, которые у нее остались, и прикидывая, как более или менее спокойно провести ночь. Она учла неизбежность встречи с пижамой Мишеля, висящей в ванной, и особенно присутствие второй кровати, которая возле ее кровати останется пустой, покрытая рыжеватым бархатом… С тех пор как она встретилась лицом к лицу в Крансаке с навсегда уснувшим Мишелем, она изо всех сил противилась маячившему перед ней образу кровати, кровати Мишеля, недоступной теперь ни для отдыха, ни для удовольствия.

Но по зрелым размышлениям, а также из гордости, она решила не сдаваться и встала посреди рабочего кабинета, перед письменным столом, на котором царил порядок, легко поддерживаемый теми, кто мало пишет. В центре — бювар с кожаными уголками, сбоку от него пресс-папье, красные и синие карандаши, линейка из хромированного металла. «Линейка, — констатировала Алиса. — Кто пользуется линейкой? Я никогда не замечала, чтобы была линейка… И эта пепельница… Как могла я оставить ему пепельницу из пивной…» Она заставила себя улыбнуться. Но она знала, что не выдержит. Ее челка прилипла ко лбу. Проникнув меж планок закрытых жалюзи, дуновение ветра прошло по комнате, один из листков, лежащих на письменном столе, шевельнулся…