Линда Миллер - Флибустьер

Он вздохнул, глядя перед собой невидящим взором, созерцая какую-то картину, не видимую для Фиби. Она расстегнула его бриджи, освободила его плоть и продолжала работать губкой. У Дункана перехватило дыхание прежде, чем он успел овладеть собой и удержать в повиновении свое тело. Его член поднялся над животом, как мачта корабля. Несмотря на состояние души, его тело было более чем готово для дальнейших знаков внимания.

Это был единственный, доступный Фиби способ преодолеть воздвигнутые им барьеры и соединить его душу со своей. Дункан получит несколько минут покоя, и Фиби хотела дать ему этот покой, каким бы мимолетным он ни был.

Она отставила таз, отложила губку в сторону и погладила плечи мужа. Затем велела ему снять башмаки, и он подчинился. Когда она сняла с него бриджи, он стал совершенно беззащитным перед ней и являл такое воплощение мужественности, что у нее перехватило дыхание. Лампа потухла в то мгновение, когда она опустилась перед ним на колени, чтобы покоряться и завоевывать.

Дункан застонал и запустил пальцы в волосы Фиби. Лаская его, она представила эти руки, с грациозным неистовством движущиеся по клавишам клавесина или струнам мандолины. Хотя бы на один миг, хотя бы на эту ночь, если никогда больше, Дункан стал инструментом, а она музыкантом.

Она играла на нем с нежным и безжалостным мастерством, заставляя его изливаться, извлекая все новую и новую музыку: нежные мелодии, громогласные рапсодии, нарастая, звучали страстным крещендо. Он полностью отдался на ее милость, и она еще сильнее любила его за то, что он нашел в себе силы подчиниться. Дункан доверил ей гораздо большее, чем свое тело, по крайней мере, пока она занималась с ним любовью, он доверил ей свою душу.

- Расскажи мне о «Трое», - прошептала Фиби, когда они, обнявшись, лежали на койке, опустошенные, по крайней мере, на эту ночь, своей страстью. - Расскажи мне о твоем отце и твоей прекрасной матери, о Лукасе и Филиппе.

Дункан долго молчал, и Фиби, потянувшись приласкать его, почувствовала слезы на его лице. И тогда она поняла, что настала пора раскрыть свой секрет.

- Ну хорошо, - сказала она. - Тогда я тебе кое-что расскажу. У меня будет ребенок.

Он одним единственным движением приподнял ее, вспомнив, очевидно, о последствиях бурной любви. Фиби увидела его лицо в лунном свете, льющемся через иллюминатор над головой, и поняла, что он тоже отчетливо видит ее. Она чувствовала, как его взгляд проникает в самые глубокие, потайные части ее души, и это ощущение было не совеем приятным.

- Что ты сказала?

- Кажется, вы правильно поняли с первого раза, мистер Рурк, - прошептала Фиби. Она была уже не так уверена в его реакции, чем мгновением раньше, и немного боялась, что теперь он не захочет ее, не признает их ребенка. - Ты станешь отцом, вероятно, где - то в марте.

- Боже мой! - выдохнул он, и Фиби захотелось, чтобы он выказал какие-нибудь другие чувства, кроме удивления: радость или печаль, ярость или сожаление. Хоть что-нибудь.

- Старуха говорит, что ребенок будет мальчиком. Она уже окрестила его Джоном Александром Рурком в честь твоего отца, конечно, и Алекса.

Мучительно долгое мгновение Дункан просто смотрел ей в глаза. Затем, когда она уже почти отчаялась, привлек к себе, словно опасаясь, что кто-то попытается вырвать ее из его рук.

- Старуха, как всегда, - прошептал он на ухо Фиби, - знает о моем ребенке прежде меня! Боже мой, Фиби, почему ты не сказала раньше?

- Всему свое время, - поддразнила она. Он засмеялся, и этот звук был лучше всякой музыки, лучше любых хороших новостей.

- Ребенок! - повторил Дункан. Но, когда он прижимал Фиби к себе, его радость как будто померкла. - Каким человеком станет наш сын, - спросил он, - если его отец - преступник?

- Дункан, его отец не будет преступником, - заметила Фиби, прижимаясь к мужу и крепко обнимая его. - Он будет героем человеком, благодаря которому его сын вырастет в свободной стране.

Дункан запустил пальцы правой руки ей в волосы, точно так же, как раньше со страстью, хотя на этот раз причина была иной. Медленно, каждые несколько секунд останавливаясь, чтобы не потерять самообладания, он рассказал ей, что его отец и брат отказались бежать с ним, что они предпочли идти на риск оказаться на виселице, что он видел призрак смерти в глазах Джона Рурка и понял, что отец скоро умрет.

Фиби слушала его ведь она сама вела Дункана к откровенности через чувственное омовение, бездумные слова, любовь и нежность. Теперь она просто слушала его и обнимала, пока он рассказывал ей то, что одновременно было и важным, и тривиальным. Пока он говорил, она взяла его руку и положила на свой обнаженный живот, напоминая о крошечном живом существе, растущем под его ладонью.