Линда Миллер - Флибустьер

На рассвете Старуха собрала свои снадобья и удалилась. Дункан стоял у окна, глядя, как рассвет окрашивает море малиновыми, золотыми и огненно-оранжевыми полосами.

- Дункан! Он обернулся и понял, что ему не почудилось. Алекс пришел в сознание, и, хотя лицо друга покрывала смертельная бледность, облегчение Дункана было так велико, что в первое мгновение он не мог вымолвить ни слова.

- Какой из меня теперь солдат? - спросил Алекс с отчаянием в голосе.

Дункан, пододвинув стул к кровати, сел. - Есть и другие призвания, кроме войны, - сказал он хрипло. - Можешь стать купцом или адвокатом. Ты можешь жениться и нарожать детей...

Губы Алекса скривились в улыбке. - Какая женщина захочет взять в мужья калеку?

- Ты не калека, - настаивал Дункан. - По крайней мере, не будешь калекой, когда полностью вылечишься.

- Нога пропала, - сказал Алекс. - Я ее не чувствую.

Дункан прижал руку ко лбу. Он изо всех сил старался, чтобы его голое звучал ровно и не выдал его собственной печали и тревожных предчувствий.

- Ты снова будешь сильным, - сказал он. - Через полгода, год...

По лицу Алекса катились слезы, и, увидев их, Дункан замолчал.

- Я постараюсь, - пробормотал Алекс. - Но ты должен дать мне одну клятву, иначе сделке не бывать.

- О чем ты говоришь? - изумился Дункан. - Что еще за сделка?

- Если бы я сейчас мог сделать то, что желаю, - сказал Алекс, - я бы приставил пистолет к виску. Но так как ты считаешь, что я поправлюсь, то я приложу к этому все свои силы. Если же, спустя шесть месяцев, я все еще буду желать покончить с жизнью, ты должен помочь мне умереть.

У Дункана внутри все перевернулось. - Боже всемогущий...

- Обещай мне! - настаивал Алекс. Он был очень слаб и снова погружался в забытье.

- Не могу!

- Дункан!

- Черт подери, как ты можешь просить меня стать убийцей, убийцей своего лучшего друга?

- Именно по этой причине. Потому что ты мой лучший друг. Дункан, мне предстоит тяжелый путь. У меня не хватит на него сил, если я буду знать, что приговорил себя к жизни с изувеченным телом, которое, тем не менее, слишком крепко, чтобы умирать.

- Ты хочешь сказать, что отправишься к праотцам, если я не выполню твою просьбу? Но ты не можешь заставить себя умереть усилием воли. - Но, произнося эти отчаянные слова, Дункан понимал, что ошибается. Он часто видел, как другие люди, гораздо менее серьезно раненные, чем Алекс, стремились к смерти. Нередко бывает достаточно обратить все свои помыслы к могиле и к миру, который ждет на небесах, обещая конец боли, страха и сожалениям.

Алекс не отвечал; нужды в его ответе не было. Он просто смотрел на Дункана и ждал.

- Не проси меня об этом!

- Мне больше некого просить, - ответил Алекс.

Дункан долго молчал. - Ну хорошо! - произнес он еле слышно. - Я обещаю, черт тебя возьми! Но я даю это обещание не по своей воле.

Алекс улыбнулся, закрыл глаза и успокоился. Дункан вышел из комнаты и зашагал по коридору в сторону главной лестницы. Погруженный в свои мысли, он направлялся в гостиную, где стоял клавесин невинный, неодушевленный предмет, беззащитный перед жестокостью его чувств.

Дункан не мог думать, не осмеливался заговорить. Он сел за изящный инструмент и положил пальцы на знакомые клавиши. Он не осознавал, что играет, не слышал музыки, не чувствовал ее мелодии. Он потерял счет времени.

Наконец Дункан поднял глаза от клавиш, хотя звуки продолжали плыть внутри него, как бурная река, зарождаясь в самых пустынных, самых бесплодных уголках его души. Рядом с ним стояла Фиби. Она глядела на него, слушала, и слезы текли из ее глаз. Он увидел, как ее губы произнесли слово «Хватит!», но только покачал головой. Она не понимала: не он был властен над музыкой, она повелевала им. Снова опустив взгляд, он продолжал ударять по клавишам, и неистовая музыка наполнила комнату, дом, всю вселенную душераздирающими аккордами.

Тогда Фиби прикоснулась к нему, чего никто никогда не осмеливался делать, когда он находился в таком состоянии. Она встала позади него и положила руки ему на плечи, и Дункан испытал такое потрясение, как будто его корабль швырнуло ураганом на скалы.

Он встал и обернулся, опрокинув табурет. Фиби не отступила, хотя сейчас он казался измученным демоном, а только снова прикоснулась к нему своими легкими, прохладными руками сначала к его плечам, затем к лицу.

- Дункан! - прошептала она. - О Дункан!

Ее нежности он был уже не в силах вынести. Ему никогда ничего не хотелось так же сильно, как поднять ее сейчас на руки и отнести в свою постель, и забыться в ее сладком огне, и сгореть в нем, но он не мог ни соблазнить ее, ни тем более взять силой. Он выбежал из гостиной через французские двери, выходившие в сад, и не возвращался в дом, пока на остров не спустилась тьма, и в окнах не зажглись огни.