Елена Катасонова - Ах, кабы на цветы - да не морозы

- Это тебе нужно, чтобы я с ним встречался!

- А тебе? - удивилась я, но Леша в праведном гневе уже швырнул на рычаг трубку.

Я все думала над его странной фразой - что же все-таки он имел в виду? - а потом наша мудрая Валечка (она-то уж давно развелась) все мне растолковала - у окна, в коридоре.

- Он думает, ты жалеешь, что ушла от него, думает, хочешь его вернуть.

- При чем тут мы? Митька скучает!

- Что - Митька? Чудная ты, Таня... Мужики любят детей, пока любят их ;мам или хотя бы с ними живут. Плюнь! Вырастишь сама, вот увидишь.

И я действительно вырастила своего сына, хотя подростком он здорово куролесил, и я боялась, что Митя не кончит школу. Но в девятом он вдруг спохватился, зарылся в тетради и книжки, получил аттестат без троек и с ходу поступил в геодезический - я просто опомниться не успела. "Наконец-то перебесился", - вздохнула я и приготовилась передохнуть, но он явился однажды теплым апрельским вечером, даже, можно сказать, ночью (я, конечно, все равно не спала), вежливо постучал в мою комнатушку - "Мам, можно к тебе?" - распахнул настежь дверь, встал на пороге, тощий, длинный, сияющий, и заявил, что женится.

Нет, не на этой его жене, не на Люсе, которую три года назад привел к нам в дом, мне на голову, а на первой своей любви - ее звали Галя.

В тот душистый апрельский день ей как раз исполнилось восемнадцать (ему-то стукнуло аж девятнадцать!), они уже сбегали в загс, им назначили день регистрации, все у них было окончательно решено, и мои стенания - если б вздумала я стенать - были тщетны. Митька от счастья трещал как сорока и мерил, мою восьмиметровую комнату решительными мужскими шагами.

- Нет, мам, ну какие там все бюрократы, жуть!

Мы с Галкой пришли еще в январе, так они даже заявления у нас не взяли. "Ей, - говорят, - нет восемнадцати. Вот если б была беременность... И нечего переглядываться: все равно не успеете".

Митька расхохотался, приглашая меня повеселиться с ним вместе над этой великолепной остротой, но я молчала, подавленная свалившейся на меня новостью, неизящным словом "беременность", звучавшим так странно в устах моего мальчика, так невообразимо странно, что и не скажешь.

Я молчала, пораженная извечным, банальным открытием: наши дети выросли, а мы-то и не заметили.

На другой день он показал мне свою избранницу.

Галя как Галя, ничего особенного - тоненькая, загримированная (это у них называется "макияжем"), молчаливая - впрочем, впервые в доме, почему бы не помолчать? Нет, честное слово, ничего не было в ней особенного, но Митька смотрел на нее с такой собачьей преданностью, что у меня защемило сердце.

- Надо ведь познакомиться еще и с родителями, - подумала я вслух.

- Зачем? - изумился Митя, и я заплакала.

- Как зачем? Как - зачем? - повторяла бессмысленно, а слезы лились у меня по щекам, и мне было стыдно, что я реву как маленькая перед спокойной, раскрашенной, словно индийский божок, Галей и перед моим непутевым сыном.

- Ну ладно, ладно, - ошеломленный моими слезами, забормотал Митя. Надо так надо, чего там, правда, Галь?

Галя пожала плечами: мол, ей-то что? Так" во вся" ком случае, я поняла этот жест.

Они вообще ничего не хотели: ни перекрестного знакомства старомодных родителей, ни белого платья ("Тогда уж свитер, в свадебном есть, говорят, австрийские"), ни Дворца с Мендельсоном, ни лимузина на час с катанием по Москве и Вечным огнем, ни дурацкой, сто раз осмеянной свадьбы. Они хотели еще раз смотаться в загс (раз уж без штампа - тоже дурацкого - Митьке не позволяют жить с Галей) и остаться наконец вдвоем - в дальней комнате Галиных родителей, тоже здорово перепуганных бурным натиском молодых сил нового поколения. Но власть - главным образом экономическая - была пока в наших руках, и Гале пришлось-таки надеть белое платье, а Митьке стянуть с себя линялые джинсы с заплатой на заднице и влезть в черную пару, купленную в том же магазине для новобрачных. Им пришлось прокатиться за бешеные (правда, не свои) деньги на шикарной "Чайке", возложить у Вечного огня цветы - все мы чувствовали мучительную неловкость - и потомиться за свадебным длинным столом, где сидели малознакомые друг другу люди. Сидели и мы с Лешей, который по случаю женитьбы сына встрепенулся, встревожился - в нем вообще рос отцовский инстинкт, прямо пропорционально охлаждению к новой жене, - и даже, подвыпив, пытался давать сыну какие-то тайные мужские советы - - я думаю, запоздалые.

***

И вот Митька покинул дом, который прежде называли "отчим", но у Митьки не было же в этом доме отца, и я осталась одна. Он унес с собой яростную, бьющую по нервам музыку, молодую неистовую прожорливость (вечно я таскалась нагруженной как ломовая лошадь, а Митька честно носил картошку, но все исчезало со страшной скоростью, и, сердито роясь в пустом холодильнике, Митька ворчал, что еда - это мясо, остальное для травоядных), он увел за собой толпы приятелей и бесконечный телефонный трезвон, и дома стало пусто и тихо. И даже страшно было мне поначалу.