Елена Катасонова - Дневник женщины времен перестройки

- Примите дары нашей южной земли!

Ну я ему показала - дары...

Вот и теперь - август еще не двинулся в путь, а я уже жду сентября. Но к радостному нетерпению примешивается вполне ощутимый страх: привыкла к Мите, к тому, что он рядом, что сплю не одна и не одна просыпаюсь. Мне хочется для него стряпать (а ведь всю жизнь терпеть не могла!), я люблю с ним гулять и сидеть с ним дома. Люблю вместе читать вечерами: он лежит рядом и, нацепив на нос очки, листает медицинский справочник или одну из газет, коих развелось великое множество, и почти все они интересны.

- Послушай, что говорит Собчак, - перебивает он мое чтение, и я охотно отрываюсь от переводного романа, который поглощаю назло нашему политизированному времени, и возвращаюсь в действительность.

И еще мы слушаем радио, все эти новые разнообразные станции. Телевизор под владычеством Кравченко смотреть невозможно, и мы наслаждаемся музыкой или слушаем религиозные передачи. Спрятанный, украденный у нас мир приоткрывается нам, мир, о котором мы ничего не знали и, не зная, чуть ли не потешались, в лучшем случае снисходительно пожимали плечами: чудаки! Теперь узнаем кое-что.

Часами говорим мы об этом с Митей, и так остро чувствую я, что нас двое, наконец-то я не одна. С мужем мы и в молодости больше молчали, а уж потом-то... Однажды, когда попыталась я поделиться с ним своей тоской по поводу нашего строя - "Это же хунта, Саша! Банда преступников!" - он даже сморщился:

- Не устала лекции-то читать? Скажешь тоже - хунта... Власть - она и есть власть.

Не желал он ничего видеть, да и вообще был замкнут стенами дома, а может быть, и на себе только. И меня высмеивал:

- Тебе-то какое дело? Тоже мне - политик. Читай свои лекции и хватит с тебя.

Алена переслала мне сюда, на море, еще одно письмо из Вьетнама тонкая рисовая бумага, мелкие буковки, падающие сверху вниз. Как всегда, ничего интересного и теплого - ничего. Отдельно вложена и заклеена скотчем записочка для меня: "Люся, я о тебе соскучился, почему-то все время думаю: ты мне там, случайно, не изменяешь?" Случайно... Странно, что этого не произошло лет сто назад. Или он думает, мне совсем ничего не нужно? Я разозлилась, расстроилась.

- Не трогай меня, пожалуйста, - мрачно сказала вечером Мите, словно это он был во всем виноват.

Двадцать третье июля

По утрам близость почему-то особенно сладостна. Смешное, устаревшее, изъятое из обихода слово, но очень точное! Лежишь, закрыв глаза, полная утренней неги, а его рука ласкает тебя, и тело пробуждается к жизни. Как я жила столько лет без этого терпкого наслаждения, этой чистой радости? Как вообще живут без настоящей близости люди? А вот так и живут, мне ли не знать?

- Ты отвергла меня вчера из-за письма? - осторожно интересуется Митя.

- Не знаю, наверное.

- Какой ты еще ребенок. - Он целует мои волосы, шею, плечи. - Нет, все-таки ты ребенок, при всех твоих диссертациях. Только знай: ни к какому Саше я тебя не отпущу, поняла?

Киваю и снова закрываю глаза. Мне страшно и ласково: не пускают меня к моему законному мужу.

- Он когда приедет? - мимоходом, как о чем-то неглавном, спрашивает Митя.

- Месяцев через восемь.

Митя замолкает. Лежит и думает.

- А без него нельзя обойтись? Может, он пришлет согласие почтой?

Этот извечный мужской эгоизм меня просто бесит! Я рывком отворачиваюсь от Мити. Ничего себе: вот так взять и бабахнуть, прожив двадцать лет вместе! Ничего себе: получить такое письмо!

- Люсенька, ты чего? Нельзя - так нельзя.

- Да ты с ума сошел, что ли? - не поворачиваясь, говорю я. - Ему и в голову не приходит... Это же не так просто... А еще психолог!

- При чем тут психолог? - вспыхивает Митя. - Ты же говоришь, вы давно друг другу чужие.

Рядом лежать невозможно. Встаю, накидываю на себя халат.

- Тебе-то что, - раздражаюсь я. - От тебя сами ушли. А тут общий дом, общие дети, и были же чувства...

- А может, и сейчас есть? - перебивает Митя.

Он тоже вскочил, тоже влез в халат - не можем же мы ссориться голыми! - и смотрит на меня с яростью.

- Может, и есть! - вызывающе выпаливаю я.

Мы жестоко ссоримся, бросаем друг другу обидные, несправедливые, злые слова. За окном бухает, как из пушки, гром, сверкают молнии, шумит бесконечный дождь и грохочет море - декорации прямо шекспировские! Я ненавижу чужого, самоуверенного мужчину, который меряет решительными шагами нашу клетушку и говорит, говорит, обвиняя и уличая, и даже грозит мне пальцем.

- Чего это вы, братцы? Вам стучишь, стучишь...

В дверь, любопытствуя, всовывается Юрка. В руке бутылка вина.