Бартл Булл - Отель «Белый носорог»

Лежа на носилках, Пенфолд слышал хор голосов, поддержавших тост: «За кайзера!» Васко Фонсека стоял, поджав губы; его сестра сидела. В глубокой тени справа от генерала, позади женщины, Пенфолд пробормотал: «Боже, храни короля!»— и опорожнил кружку. Смуглые пальцы коснулись его руки, а затем погладили обнаженную ногу. Пенфолд зажмурился.

— Все мы будем скучать по этому мужественному переходу, — продолжал генерал. — Несмотря на боль и утраты, мы нигде больше не встретим такого товарищества, такой близости к этой колдовской земле. Возможно, нам еще придется воевать на африканских просторах. Но так или иначе завтра для каждого из нас начнется новое приключение.

Гвенн Луэллин подняла воротник поношенной военной шинели и, прислонившись к стене, сжалась в углу заброшенной часовни, одной из сотен на холмах Уэльса. Грубая ткань не спасала от сырости. Гвенн кое-как затянула негнущимися пальцами шарф и подняла зеленые глаза к открытому люку. Проплывавшие над склонами облака просачивались через дверь и окна часовни. Казалось, сырость навсегда повисла в воздухе. Дождь не имел направления, а также начала и конца. Гвенн облизнула губы — и ощутила дождевую влагу.

Во время войны, во Франции, она молилась Богу, чтобы в ее жизнь вернулась холодная чистота Денбишира — вместо грязных, разбитых дорог Западного фронта.

И вместо шума. Никогда ей не забыть этот шум. Стоны и крики раненых, надсадное кряхтение двигателя и нервный стук колес, когда она в отчаянии нажимала на тормоза и перегруженная «скорая» замирала, подобно вышколенному солдату. Кто-нибудь из ходячих раненых садился рядом — непривычно застенчивый, готовый оказать посильную помощь. Однажды она подобрала раненого, не заметив, что он истекает кровью. Немного погодя, когда «рено» хорошенько тряхнуло, труп качнулся вперед и ударился мертвым лицом о ветровое стекло. Гвенн опустила глаза и увидела, как грязь на его сапогах блестит от еще не засохшей крови.

Слава Богу, этот кошмар кончился. Никогда больше она не увидит человеческое тело с разверстыми ранами. И Алан жив, хотя и пострадал. Он все еще на чужбине, в госпитале.

Гвенн потеребила обручальное кольцо и достала из кармана пальто конверт с телеграфным сообщением. Длинные серые полоски с отпечатанными словами были наклеены на лист бумаги.

Как ни странно, послания военного времени — будь то телеграмма военного ведомства о ранении Алана в Месопотамии или обычное, хотя и прошедшее через цензуру, письмо мужа — не сближали, а делали разлученных людей еще более далекими. Без этих клочков бумаги Гвенн могла живо вспоминать сумбурные, исполненные болезненной чувствительности шесть недель их брака. Но раздражающе безликие, всегда несвоевременные писульки вносили разлад в ее душу. Она развернула смятый листок.

СЛЕДУЮЩЕЙ НЕДЕЛЕ ВЫПИСЫВАЮСЬ ГОСПИТАЛЯ ДЕМОБИЛИЗУЮСЬ БОМБЕЕ ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ЛУЧШЕ ПЛЫВУ ВОСТОЧНУЮ АФРИКУ ПОПЫТАЮСЬ ВЫИГРАТЬ ФЕРМУ СОГЛАСНО ПЛАНУ ЗАСЕЛЕНИЯ ВЕТЕРАНАМ РАЗДАЮТ УЧАСТКИ ЗЕМЛИ РАЗЫГРЫВАЮТ ЛОТЕРЕЮ ТЕЛЕГРАФИРУЮ ИЗ НАЙРОБИ МОЛИСЬ ЗА НАШ СЧАСТЛИВЫЙ ШАНС НАДЕЮСЬ ТЫ ДОБРОМ ЗДРАВИИ ЛЮБОВЬЮ АЛАН.

Гвенн надела варежки. Ей припомнилось их первое свидание — в этой самой покинутой часовне. Был погожий весенний день, каких жители Уэльса ждут весь год. От болот и насквозь пропитавшегося водой вереска под нежданно жаркими лучами поднимался пар. Лишайник на камнях — и тот казался приветливее. Гвенн смотрела, как стройная фигура Алана поднимается по холму ей навстречу. Он, как всегда, опаздывал и, приблизившись к горбатому каменному мосту, ускорил шаг. Вскинул голову. Помахал рукой. И тут вдруг его внимание привлекли камни. Гвенн улыбнулась. Алан любовно гладил блестящие гладкие каменные плиты, окаймлявшие мостик. Его чрезвычайно заинтересовал серо-стальной монолит, застывший в торжественной задумчивости на полпути к вершине холма. Их было несколько таких — выстроившихся в прямую линию, указывающую на север. Алан нагнулся и поднял гладкий овальный камень. Обтёр его вереском, очищая от овечьей шерсти и черного помета. Потом поспешил к Гвенн и, чмокнув в щеку, протянул ей камень со стеснительной улыбкой.

— Другой нарвал бы колокольчиков или примул, — упрекнула она.

— Камни вечны. — Алан откинул назад длинные темные волосы и вперил в нее взгляд поэта. — Оставим его здесь и будем каждый раз добавлять по одному. Потом, если ты согласишься взять меня в мужья, Гвенни, это будут делать наши дети и внуки, пока не сложат настоящую пирамиду.