Бартл Булл - Отель «Белый носорог»

На веранде послышались неверные шаги хозяина.

— Слушай, Оливио, будь другом, притащи мне пива и блюдо «самоса». И немного лимонного чатни. Это была трудная поездка.

Пенфолд устало кивнул Амброзу и Фонсеке и поправил перевязь.

— У Луэллинов несчастье. Завтра снова еду туда — кое-чем помочь.

— Что там стряслось, Адам? — осведомился Фонсека.

— Луэллин нечаянно выстрелил в себя из винтовки. Если Гвенн не засеет поле до сезона дождей, она рискует потерять участок. А если новые поселенцы не справятся со своей задачей, из этой страны никогда не выйдет ничего путного.

— Боюсь, милорд, у нас в «Белом носороге» тоже плохие новости, — сказал Оливио, глядя на босса распахнутыми, полными ужаса глазами.

— В чем дело?

— Храбрый Ланселот приказал долго жить. — Оливио вспомнил почерневший язык пса, когда тот в последний раз лизал сладкую отраву. — Никаких слов не хватит, чтобы описать его агонию. Он лизнул мою руку, и в тот же миг его душа нас покинула.

«Зато тело досталось гиене», — мысленно добавил карлик.

Энтон с остервенением вонзил лопату в красноватую грязь, выворачивая последний камень. Работая в одних шортах, он весь вспотел и покрылся красной пылью. Жилы на руках вздулись. Костяшки пальцев выступили, как когти, когда он вцепился в камень и потащил его из земли. Но камень словно врос в землю.

Пошарив руками, Энтон нашел корень растения, удерживавший камень на месте. Он перерубил корень топориком с короткой ручкой и, подняв глаза, увидел Гвенн, сидящей под тамариндом с общей тетрадью в руках. Ему было любопытно, но он старался не подсматривать. Старался не думать.

Гвенн подняла глаза и, встретившись с ним взглядом, попыталась улыбнуться. Он такой сильный и уверенный в себе! А ее бедный Алан изнемог. Но она не имеет права сравнивать! Гвенн вернулась к обнаруженным возле незаконченной пирамиды записям Алана.

Наконец она захлопнула тетрадь, зажав между страницами алый цветок тамаринда с желтыми прожилками. Встала и пошла в бунгало, ощущая тяжесть в животе. Что она скажет ребенку? Неужели она недостаточно любила Алана?

С камнем наконец-то было покончено. Энтон бросил его в кучу. Концы разрубленного корня оливы оказались чистыми и почти белыми внутри. Возможно, корень еще будет жить. Энтон придал яме нужную форму.

Он стоял на краю, выжатый как лимон; по всему телу струился пот. Со стороны реки донесся чей-то голос. Энтон привстал на цыпочки и увидел посреди реки фургон; на скамейке сидели двое — мужчина и женщина. На мгновение ему показалось, будто женщина гладит своего спутника по ноге. Громко понукая мулов и рассекая воду рукоятью копья, Кариоки переводил фургон на другую сторону реки.

Энтон бросился на помощь. Из фургона махали руками Пенфолд и Анунциата. Позади них Энтон заметил гроб и груду полотна. На противоположном берегу осталось пять женщин из племени кикуйю.

— Тлага! — радостно воскликнул Кариоки, и они обнялись посреди реки.

— Вижу, ты привел помощниц для миссис Луэллин?

— Да, чтобы Тлага и Кариоки смогли отправиться на охоту.

— Правильно, Кариоки! — Однако в следующее мгновение Энтон подумал о Гвенн, как тяжело ему будет оставлять ее одну, и его радостное возбуждение угасло. — Но сначала немного поработаем на ферме.

Гвенн сидела на жестком утрамбованном полу, прислонившись к одному из трех ящиков, на которых лежало тело ее мужа, зашитое в парусину. На коленях она держала тетрадь Алана.

Ночью, оставшись с телом наедине, Гвенн спрашивала себя: что ей делать дальше? Продать землю (вырученная сумма вряд ли покроет долг) и возвратиться в Денби — беременной, бездомной и безмужней? Может, родить ребенка у бабушки и оставить его там, а самой поискать работу?

За два дня, прошедшие после гибели Алана, она много думала об Уэльсе и о матери с отцом. В памяти всплывали то картины детства, то последний день перед ее отъездом в Африку. Особенно часто вспоминалось, как она настежь распахивала дверь, чтобы впустить вернувшегося из шахты отца.

Он всякий раз объяснял, что слишком грязен и ей нельзя его поцеловать.

Образ стоящего в дверях отца, благодаря ее усилиям, приобрел четкие, почти зримые, очертания. Он был человеком подземелья, и с каждым днем в нем оставалось все меньше человеческого. У него не было сил говорить, и он молча раздевался в передней, бросал одежду на постеленную в углу газету и забирался в цинковое корыто. На столе возле корыта ждала стопка чистого белья. Мать носила кувшин за кувшином горячей воды и обливала плечи мужа.