Югетт Бушардо - Обман зрения

Когда я замечала отблеск жалости или тень насмешки в глазах моих хорошеньких одноклассниц, я тихо повторяла себе: «Сара, ты мое размышляющее зеркало», и я грезила о различных значениях глагола «размышлять».

Однажды, весенним днем, Мина подступила ко мне с большим воодушевлением, чем обычно. Она держала небольшую книжечку в оранжевом переплете, книжку размером с «хрестоматию», которая, начиная с шестого класса, против нашего желания знакомила нас с произведениями Мольера, Корнеля и Расина. «Мы дошли до «страстей», Сара». Я почувствовала, что краснею: страсть… Мина заметила мое смущение. «В философии, — произнесла она спокойно, — «страстями» называют любые чувства, испытываемые человеком, с которыми он не может совладать. Вот я хочу прочитать тебе, как Стендаль развивает свою теорию «кристаллизации»: «В соляных копях Зальцбурга, в заброшенные глубины этих копей кидают ветку дерева, с которого уже облетели листья; два или три месяца спустя ее извлекают оттуда, покрытую блестящими кристаллами; даже самые маленькие веточки, что не больше лапки синицы, украшены бесчисленным множеством подвижных и ослепительных бриллиантов; прежнюю ветку невозможно узнать».

«Или вот еще один пассаж, в котором Поль Валери разбирает случай с Федрой». Федра, о, я знаю! Мы уже обсуждали это произведение на уроках литературы, преступную и разрушительную любовь, «великолепный пример трагической судьбы», как говорила старая мадмуазель В. Я чувствовала себя сведущей. «Валери. Он значительно более циничен, — объясняет Мина. — Это история стареющей женщины. Вот слушай…» И Мина читает, приводит бесконечные цитаты.

«Федра находилась в том возрасте, когда у тех, кто действительно и как будто специально был рожден для чувственной любви, раскрывается со всей силой способность любить. Она пребывала в том периоде, когда жизнь уже полна, но еще не заполнена. В перспективе — увядание тела, презрение и тлен. И тогда жизнь заставляет испытать чувства любой ценой. То, что она заслужила, порождает то, к чему она стремится во мраке своего сознания…»

Я не осмелилась признаться Мине в том, что эти прочитанные отрывки повергли меня в оцепенение. «Венера всегда верна своей беззащитной жертве»; все не так просто. Именно Стендаль приложил максимум усилий, чтобы доказать иллюзорность прекрасных историй о любви! Я, которая для Мины… Я пробормотала, что это интересно, и не стала выплескивать на Мину (да, именно на Мину) всю ярость, что охватывала меня, когда видела, как превращают в насмешку все то, что я чувствовала: ожог нежность, неистовство и утешение — все это разом, когда я произносила ее имя, вечер за вечером, в сумраке моей комнатки за занавесками; я повторяла как заклинание, всегда действенное, фразу, которую она произнесла: «Сара, ты будешь моим размышляющим зеркалом».

«Сара, ты возвращаешь мне глаза!» Рафаэль сказал мне это. Он остановился посреди улицы и обнял меня. А ведь он так ненавидел устраивать представления. Выставлять себя напоказ так опасно, когда ты не можешь взглянуть в глаза смотрящему на тебя, когда один взгляд не пересекается с другим. Наше обычное поведение было крайне скромным: он опирался на мою руку, или же я брала его под руку, и это не могло поведать о наших взаимоотношениях. Рафаэль всегда держался очень прямо, озабоченный тем, как бы не сбиться с шага и предугадать возможные препятствия.

В тот день, я точно помню, я старалась описать ему изобилие деликатесов в витринах на улице Севр. Мы начали сравнивать два знаменитых магазина. Один отличался фасадом в современном стиле: стеклянные двери открывались плавно и бесшумно при приближении клиента. Одна витрина «сладкая», а вторая — «соленая», обе украшены так празднично: торты с кремовыми розами и шоколадом, усыпанные, как истинные кокетки, искрами сахарной пудры, форель, семга, подносы с заливным, изысканные блюда — дорогие и безумно сложные.

Другой магазин сохранил старинное убранство: цветочные волюты [4] Волюта — архитектурный орнамент, скульптурные украшения в виде завитка, спирали и т. д. — Прим. ред. , эмаль на фасаде, надписи, выполненные несколько размыто на темном стекле. Прилавки манили домашним вареньем, взбитым ванильным кремом, горшочками с паштетом из зайца и иной дичи. Работники магазина, одетые в белые форменные халаты, со знанием дела занимались изготовлением блюд и по-дружески кивали знакомым клиентам, проживающим в ближайшем квартале. Никакого обмана: все продукты выращены на плодородных землях, лучшие сорта вин, копчености, приготовленные по старой рецептуре. Внезапно взволнованный Рафаэль выделяет одно слово, я уже не помню какое, но оно «пробивает окно» в его несчастье: и он снова «видит» мир глазами себя одиннадцатилетнего. И этот магазин («Винё-Маре», по названию деревни), он не раз прогуливался мимо него, не решаясь остановиться. «Когда я проходил по этому тротуару, мне казалось, что я вновь попадаю в дом моей бабушки в Лангедоке, за фермерский стол, за которым мы все обедаем. Как будто бы они пригласили меня на праздник». И вот именно тогда, как мне кажется, он произнес: «Сара, ты возвращаешь мне глаза…» И мы долго стояли, обнявшись, прямо рядом с подвальным окном, из которого поднимался душистый дымок от копченого мяса.