Жюль Ромэн - Парижский Эрос

Наконец, взглянув на доску с названием улицы, Пьер Февр сказал мне:

— Встреча на улице Сен-Блэз, или Тщетная предосторожность.

Он добавил:

— Вы согласны, что это необычайно и даже неестественно. Вам уже приходилось встречать ее в это время и в этих краях?

— Нет.

— Сейчас по меньшей мере семь часов. Сестры Барбленэ не из тех, кого посылают с поручениями в город в семь часов вечера. Это заслуживает размышления. Пока же я констатирую, что для человека, который умеет браться за дело, я берусь за дело замечательно. Воображаю, как вы злы на меня.

Он остановился, задумался на мгновение, в то время как всевозможные улыбочки как будто скользили по его лицу, стекали вдоль его черт, словно их источником были глаза.

— Послушайте. Раз уж я так хорошо начал вас компрометировать, как говорится, пожалуй, лучше всего будет продолжать. Часто ошибка только зелено скошенная истина. Хотите пообедать вместе за отдельным столиком в самом центральном ресторане города?

— Вы шутите?

— О, нет! Я отлично знаю, что говорю, — один раз куда ни шло, — и что делаю.

— Ну, так… нет.

— Нет?

— Нет. Это тоже требует размышления.

— Вы хотите поразмыслить, прежде чем согласиться?

— Нет. Я хочу сказать, что такое приглашение, пожалуй, заслуживает больше размышлений со стороны того, кто его делает. Я вижу, вы любите приятельские отношения с молодыми девушками. Жаль, что они не могут относиться к этому так же легко, как вы.

— Легко! Простите, простите! Думайте что хотите о моем поведении у Барбленэ. Я признаю свою вину. Но уверяю вас, что сейчас я решительно серьезен. Вы скажете, что разница не так уж заметна? Но, знаете, на корабле объявляют: «Пожар в пороховом погребе» приблизительно тем же тоном, что и «Пассажиры первого класса находят, что рыба скверно пахнет». К тому же это было бы уже не легкомыслие, это было бы…

— До свидания, Пьер Февр. Вы очень любезны, что проводили меня.

В отеле я встретилась с Мари Лемиез, которая пришла минуты на две, на три раньше меня. Я была ей рада. Мне показалось, что стоит мне сесть за один стол с ней, и во мне возникнет чувство безопасности, ко мне вернется уверенность.

Но между первой и последней ложкой супа во мне успело пронестись головокружительное размышление, в котором всего замечательнее было то, что оно не имело почти никакой связи ни с впечатлениями дня, ни с присутствием Мари. В тот миг оно представлялось мне, как что-то важное. Мне бы хотелось иметь возможность внутренне рассказать его, словно, чтобы лучше понять его ценность и помешать ему улетучиться. Но хотя мне и показалось, что оно влечет за собой возвышенные мысли, хотя оно, может быть, и стоило рассуждения о жизни, оно было совершенно далеко от слов, как те мечтания, в которых мы довольствуемся воспоминанием о прогулке в лесу, о повороте дороги и о цене небес, слишком захватывающем, чтобы его можно было назвать.

Однако оно меньше всего походило на ряд легких видений. Каждый миг размышления навязывался мне, с почти материальной силой заставлял меня чувствовать свое прохождение. Я внезапно видела то одну сцену из моей повседневной жизни, то другую; мое присутствие здесь, потом там; и всякий раз это было сборище существ, созданное с большой силой; подробности, которых не придумаешь, неожиданно блестящие, как доказательства; но, главное, каждый раз все это давило на мою мысль; каждое видение было в то же время и сжиманием, напоминающим рукопожатие или биение сердца. Каждая из этих быстрых пульсаций не только не причиняла мне страдания, но была мне более приятной, хотя я и сознавала, что сильно на них растрачиваюсь и что разум не в состоянии долго это выдержать.

Когда я отрешаюсь от странной прелести этих мечтаний и придерживаюсь только их смысла, мне кажется, что все сводилось к тому, чтобы сближать в стремительном движении обстоятельства моей тогдашней жизни, при которых я привыкла встречать других людей, сопоставлять или сливать мою личность с другими; к тому, чтобы ясно различать, что для меня отсюда возникают не различные облики существования, а несколько отдельных существований, плохо связанных между собой, несколько несоизмеримых оценок меня самой, несколько несогласованных способов переживать счастье или долг. И я отлично отдавала себе отчет в том, что для того, чтобы действовать сознательнее, чем животное или флюгер, нужно было бы обладать способностью постоянно иметь перед глазами этот вихрь раздельных мыслей или, по крайней мере, сохранять в уме все их совокупное значение.