Жюль Ромэн - Парижский Эрос

Михельс все время говорил: вождь, главарь-руководитель, переводя одно и то же слово «Fuhrer», возникавшее в его сознании.

Его слушали с неослабевавшим интересом; но различные места его доклада встречали весьма неодинаковое одобрение.

Когда он остановился на понятии партии и группы, один из длиннобородых старцев спросил его, не очень ли близка эта его концепция к понятию «группы» у анархистов. Он охотно это подтвердил. В глубине души он не совсем был в этом уверен. Но политическим понятиям свойственно эволюционировать. И когда требуется убедить людей, то вполне допустимо предоставить им думать, что уже раньше они держались того же мнения. Главная задача — утвердить в их голове новую идею, пусть бы даже она сохраняла облик идеи, которой пришла на смену.

Но если идея группы прошла без труда и некоторые недоразумения послужили ей даже на пользу, то идея вождя, особенно при той резкости, которую придал ей немец, не могла не застрять.

Некоторые присутствующие заметили, что анархистская традиция допускает только «инстинктивную дисциплину» группы. При этом выражении Михельс подавил улыбку. Другие согласились, что анархистские методы уже отжили свой век, но что те методы, которые восхваляет немец, как будто отдают цезаризмом. Допуская, что в момент революционного действия вождю необходима власть, они указывали, что эта власть принадлежит ему лишь по полномочию группы и остается под ее контролем. Задача вождя — обеспечить исполнение того, что свободно решила группа. Ошибка Михельса — делать группу пассивным оружием в руках вождей. Впрочем, не говорил ли он сам об «олигархической тенденции?» Предоставленное самому себе существование групп, может быть, действительно создает эту олигархическую тенденцию. Но это опасность, это смертельная болезнь, с которой нужно бороться.

Это возражение представил в очень ясной и выразительной форме товарищ лет под сорок, в пенсне и с усиками, сидевший неподалеку от Кинэта и Эстрашара. Михельс собирался ему ответить. Но в другом конце залы начался оживленный и беспорядочный спор. Люди обменивались репликами, перебивали друг друга пылко, почти злобно. Спорили о прежних методах «инстинктивной дисциплины». Кто-то сказал, что главным их результатом было проникновение полиции в группы и что, пользуясь отсутствием всякой настоящей организации, шпионы входили туда, «как в контору омнибусов». Другой заявил, что и помимо шпионов органическая слабость групп поощряла размножение в них паразитарных личностей; что серьезные борцы с течением времени начинали в них чувствовать себя мерзко и группы «на потеху сторожам буржуазного строя» становились говорильнями болтунов и импотентов. Но другие кричали, что это не довод в пользу отказа от самого идеала, вокруг которого люди сгруппировались и за который боролись. Инстинктивная дисциплина позволяла превосходно срывать маску с шпионов, потому что все их знают и сторонятся их.

— …А если полиция иной раз и потешалась над нами, то и мы потешались над ней немало, когда видели, каких обезьян она подсовывала нам в качестве людей чистейших убеждений.

Говорившие избегали называть имена. Но намеки сопровождались той особой вибрацией, которая дает им такую власть над атмосферой собрания. Так электрические заряды конденсируют грозу.

Кем-то произнесенное имя Либертада, вызвав общий смех, внезапно разрядило напряжение. Со всех сторон посыпались шутки, которые тоже были намеками, но добродушными и примирительными.

— Вы его знавали? — спросил Эстрашар, нагнувшись к Кинэту.

— Немного.

— Вы слышали? Он умер.

— Вот как?

— Месяц тому назад. И что всего забавнее — от пинка, полученного в драке, полицейского пинка, вероятно. Так на сцене, изображая дуэль, один актер нечаянно убивает другого.

Эстрашар смеялся; вежливо смеялся и Кинэт; смеялось все собрание, за исключением Михельса, который не понял инцидента, председателя, который ограничился тем, что улыбался, опустив глаза и дергая себя за бороду, и трех или четырех женщин, считавших неприличным смех в идейной области.

Председатель постучал по столу. Добродушно заметил, что сторонникам инстинктивной дисциплины представляется удачный случай доказать ее действенность, а именно — замолчать по собственному побуждению. Остальных он попросил уважать власть президиума, предоставившего слово товарищу Михельсу. Раздались рукоплескания.

Но Михельс потерял нить прений и некоторое время молчал.