Мила Бояджиева - Большой вальс

старины". Только белые и лилово-фиолетовые тона, резко пересекаемые

черным. На окнах жалюзи зеркального металло-пластика, придающего

комнате изломанную головокружительность космических фантасмагоий.

Накануне дня рождения она улеглась пораньше, вытащив из библиотечного шкафа томик русского издания Л.Толстого с "Войной и миром". Но чтение никак не шло. Видимо, ему не способствовало ни выбранное время, ни место.

- Как в морозильной камере, детка. Честноое слово, в твоей спальне

меня простреливает радикулит. - Не удержался как-то Артур от

комментариев новой обстановки.

- Не удивительно, что сам автор в этой комнате зачастую впадает в

столбняк. - Шнайдер, давно ставший опекуном, другом и нянькой, иногда

позволял себе простецкую прямолинейность в довольно интимных

вопросах.

- Дорогой мой старикан, ты упорно корчишь из себя дураковатого

бюргера, побывавшего в галерее современного искусства, и поэтому

обязательно поворачиваешься задом к главному украшению этой

комнаты, её концептуальному ядру! - терпеливо внушала Тони. Шнайдер

недоуменно таращил глаза, горячо возражая:

- Не помню случая, чтобы мой "компас" не сработал. В то время, как

на каком-либо сугубо престижном вернисаже мой нос принюхивается к

забытой критиками, банальной вещице, этот зад (Шнайдер гордо

похлопал себя по ягодицам) непременно направлен к потрясшему всех

шедевру... Кроме того, девочка... Может быть я плохо разбираюсь в

пост-модернизме, но в страстях кое-что смыслю... - Артур посмотрел на

панно с обреченностью человека, вынужденного созерцать нечто

неудобоваримое.

- Поверь мне, это не страсти, это - грехи. Печально, что наш юный

гений подобным образом трактует вполне приятные вещи.

Выполненное Феликсом панно "Паломничество страстей" занимало всю стену напротив шестиугольного ложа. Металлические стружки всех оттенков голубиного пера от серебристого до лилового6 извивались спиралями, образуя некие понурые фигуры, бредущие слева направо, в состоянии крайнего изнеможения. Впрочем, это была лишь одна из

фантазий, посещавших Антонию при взгляде на панно. Перед сном ей смотреть на стену вовсе не хотелось, и даже ночью бывало неудобно от присутствия сизых призраков, пробиравшихся в темноте. Иногда

Антония завешивала панно покрывалом, что, естественно, не укрылось от злорадствующего Шнайдера.

За последние пару лет Шнайдер заметно погрузнел, тщательно скрывая под свободными пиджаками обрисовывающийся живот. Волосами, неумолимо редеюбщими на затылке, он занимался очень тщательно,

обращаясь к известным специалистам. Но чуда не происходило - теперь

он выглядел так, как сотни голливудских красавцев, оставшихся "за

кадром". Артур часто подшучивал над собой, утверждая, что доволен

"фасоном" своего облысения, делающего честь мужчине. Поскольку, как

утверждает молва, залысины спереди образуются "от ума", а на темени

"от женщин". Но втайне Артур все сильнее завидовал юным и сильным.

Феликс раздражал Шнайдера молодостью, "занудностью", неумением или нежеланием наладить с ним дружеские отношения, а главное - близостью с Антонией.

- Артур, ты превращаешься в сварливую тещу. - отмечала Тони, не желая

вступать в дискуссию по поводу своей шестиугольной кровати,

называемой Шнайдером "стартовой площадкой" или "космодромом".

Накануне дня рождения Артур явился к шестиграннику с блокнотом, осторожно присев на один из отдаленных углов.

- Мне кажется, Карменсита забыла дать указания на завтрашний вечер.

на сколько персон и где заказывать торжественный ужин??

- Исчезни, зануда. Я уже сплю. Никого видеть не желаю. - отвернулась

Тони и погасила свет.

- Да, не забудь утром сдернуть покрывало с "грехов". Феликс может

нагрянуть совсем рано.

...Антония проснулась с сознанием, что повзрослела на год. Мысль совсем не страшная в двадцать три, но во рту почему-то появился кисловатый привкус металла, а открывшийся за разъехавшимися жалюзи тусклый дождливый свет не прибавил радости. Она с неприязнью подняла глаза на панно и в изумлении села среди лиловых подушек.

- Боже, когда это он успел! Ах, как деликатно и мило! - Тони удивилась

проницательности Феликса, почувствовавшего её антипатию к

металлическому ковру - Еще бы! Последние дни она так и держала его

под покрывалом, не догадываясь, что непредсказуемый Картье успел

сменить "экспозицию". Новая работа гения площадью не менее пяти