Мила Бояджиева - Большой вальс

За окнами сентябрь, в зелени лесов, покрывающих горные склоны, появились золотистые и багряные пятна, особенно яркие наверху, там где лес редел, уступая место каменистым завалам. Странно было думать, что через несколько дней она избавится от надоевшей ноши, сможет одеть так и лежащие в нераспакованных чемоданах вещи, бегать, прыгать, летать! Она сможет выпорхнуть из надоевшей до одури клетки. И тогда - держитесь все те, кто надеется занять её место и уже торжествует победу. Теперь-то она знает, как будет устраивать свою заново отредактированную жизнь. Смерч безрассудств миновал, похоронив под обломками наивную легковерную дурочку, возомнившую себя многоопытной суперфрау.. Та, что отбывала срок наказания в высокогорной обители, точно знала: бархатные лапки грандиозной киски, выходящей на охоту за своим жизненным призом, должны скрывать цепкие коготки. Счастливая судьба - не подарок щедрой феи, благословившей в старческом маразме твою колыбельку, а личный трофей, добытый в отчаянной драке. Предстоящих родов Антония не боялась, о ребенке думала с мимолетной досадой - устроится, все как-нибудь само собой устроится. Только освободиться, вырваться, улететь!

Поздно вечером десятого сентября, когда начались схватки, Антония, как было условлено, сразу же сообщила об этом настоятельнице, а через два часа возле её постели стоял доктор Динстлер.

- У вас такое страдальческое лицо, профессор, будто рожать предстоит вам. Разве у меня что-то не в порядке? - заволновалась Тони, заметив тревогу в потемневших глазах Йохима.

- Ничуть. Успокойся, девочка, - он присел на краешек кровати и взял её руку. - Все идут наилучшим образом. Я привез опытную акушерку и надеюсь к утру Бог пошлет нам здоровенького малыша.

- Значит, завтра я буду уже... - Она хотела уже сказать "свободна", но вовремя прикусила язык, сообразив, что для старомодного доктора такой подход к материнству может показаться странным.

- Да, да, завтра ты уже будешь мамой! - он улыбнулся так светло, словно имел отношение к отцовству.

- Только прошу вас, доктор, не надо праздничного салюта. К чему вся эта суета? - Антония кивнула на медсестер, устанавливающих в её комнате какие-то приборы. - У моего отца здоровая крестьянская наследственность... Может, его бабка рожала в поле или в амбаре - там, в России, так принято.

Динстлер почему-то смутился, опустил глаза, как школьник и пробормотал:

- Ничего, ничего, излишние заботы не повредят... Я просто немного переутомился, у меня сегодня был трудный день. Знаешь, такая вроде простая операция - врожденная аномалия, её называют "заячья губа". Но оказалась серьезная патология неба и я провозился три часа.

Антония насторожилась:

- Врожденная, вы говорите?

- Ах, не думай об этом, Тони. Я так глупо разговорился, хотел тебя отвлечь...

- Да я и не думаю. С какой это стати рожать уродиков? Предоставлю это дело другим недотепам Ой! - она скорчилась, почувствовав сильную боль.

Откинув одеяло, доктор пощупал низ живота стиснувшей зубы Антонии и кивнул медсестре:

- Пора, фрау Линке, уже началось.

Роды оказались не самыми простыми. Вряд ли молодой женщине следуя опыту прабабушек удалось бы разрешиться от бремени в поле, да и менее опытная медицинская помощь не сумела бы предотвратить потерю ребенка: как-то не так запуталась пуповина, преждевременно прекратились схватки. Но все кончилось благополучно, в девять часов утра на груди Антонии лежал здоровенький, крупноголовый, орущий до посинения мальчик. Стоящие рядом умиленно улыбались, а молодая мать так и не решилась дотронуться до красной сморщенной кожи новорожденного, прятав руки под простыню. Когда акушерка ловко подхватила младенца, Антония с облегчением вздохнула и сладко задремала, слыша сквозь сон звон церковных колоколов. Матушка Стефания объявила в монастыре двойной праздник - рождение мальчика совпало со светлым днем церковного календаря.

Каждый раз, освобождаясь от дремы, Антония видела рядом доктора Динстлера. Он даже пытался положить под бок матери запеленутого младенца, но Антония отвернулась, сделав вид, что не заметила этого.

А вечером Антонию обнимала и целовала, поливая счастливыми слезами Алиса. Сиделка и Динстлер тихо покинули комнату.

- Девочка моя! Все уже позади. Он такой чудный - наш малыш! Я только сейчас, после того, как подержала его в руках, почувствовала, не поняла, а именно почувствовала - всей душой, какое это счастье!.. Которого могло бы и не быть...