Мила Бояджиева - Поцелуй небес

- Это потому что ты из семьи репрессированных, а в Москве фестиваль международный, иностранцев полно, сам знаешь, что может быть. Провокации разные, шпионаж. Репутацию комсомола всеми силами беречь надо ...

Алексей просидел чуть не сутки на голубятне. Не хотелось ему сожалений и объяснений, страшно было смотреть на мать. Ведь она так уж за сына всем радовалась, так радовалась, словно сама на Международный Фестиваль ехала.

А на рассвете спустился он вниз, бесшабашный и злючий. Зашагал тяжелой поступью напролом - через газоны и клумбы - к себе, с нерадостной вестью. Сам не зная зачем, пригнул ствол молоденькой яблоньки-дичка, наломал влажных от росы веток, облепленных блестящими краснобокими яблочками из тех, что называют "райскими". И с облегчением вздохнул отпусти- ло сердце, полегчало. А когда с порога протянул ветки матери, опухшей от слез, испуганной, улыбнулся виновато и весело:

- Чепуха это все, мам. Честное слово, буза... Я еще им всем такое, такое покажу... Увидишь! - обещал он, шмыгая носом в теплых объятиях.

4

В Москве, конечно, Международный Фестиваль. Столица в центре внимания всей планеты, ну а в Волгограде - шапито со зрительным залом почти на полтысячи человек! Все второе отде- ление выступают кавказские джигиты на изумительных стройных, золотистых конях. В центре манежа старец с седой аккуратной бородкой, в белой лохматой папахе и алой черкеске, туго стягивающей узкий, гордо выгнутый стан. Повелительно щелкает длинный бич, сверкают в свете прожекторов серебряные газыри и несутся по кругу, вздымая опилки, легконогие скакуны. Брезентовый купол распахивается прямо в горную волю, где дымятся костры над бурной рекой и тянет из аула лавашем и жареным на огне мясом. Откуда явилось все это в Лешкином воображении - от Лермонтова, Пушкина, Толстого, читанных в соответствии со школьной программой, торопливо и жадно? Или иными путями запала в душу парня романтика вечерних зорь и конных караулов, далекий собачий вой и отчаянная перестрелка на скаку - на бешенном скаку по каменистой, полынно-сизой равнине? Так или иначе, но никогда еще не осеняло его такое уверенное и горячее чувство собственности - его это все, его, кровное, необходимое, единственно настоящее: взлетающие над лошадиными спинами поджарые парни, темнобровые красавицы под белыми вуалями, гарцующие боком в седле, так что подпрыгивают на груди смоляные косы и вздымаются воздушные юбки, открывая высокие, с рядом замысловатых серебряных застежек, сапожки.

Следующим вечером Алексей был у цирка, решив тайком пере- махнуть через ограду, отделявшую от пустыря цирковые владения. Денег на билеты у него не было, а если бы и нашлись, то тратить бы их не стал - ведь уже понял, что тор- чать ему здесь как привязанному, каждый вечер до самого конца гастролей, аж до 29 августа. А это такие расходы - и миллионер разорился бы. Алексей был абсолютно уверен в своей правоте и потому особенно жесткой показалась ему чья-то рука, больно ух- ватившая безбилетника за ухо. Он стоял скрючившись, не решаясь шелохнуться и слушал быструю, гортанную с сильным акцентом речь, в которой особенно странно звучало многократно повторен- ное слово "милисья". А когда рука разжалась, Лешка выпрямился и увидел перед собой не милиционера, а того самого старика, оказавшегося без папахи совсем низеньким, чуть не на голову ниже его, и почти полностью плешивым.

Снизу вверх старик окинул парня грозным взглядом и заду- мался, сдвинув кустистые седые брови:

- Лошадей, говоришь, любишь? Цыган, что ли? Н-э-эт? Смотри мнэ нэ врут! Иди со мной, сейчас мы все тебя хорошо осмотрим...

У вагончиков с лошадьми суетились одетые к выходу джигиты

- проверяли седла и снаряжение.

- Аслан! Гляди сюда - я студента привел. Помогать тебе на конюшне просится, - подтолкнул старик Алексея вперед. Подошел молодой кавказец с пристальным суровым взором и кинжалом в серебряных, украшенных узорчатой чернью, ножнах. За ним подтянулись остальные, обступив добровольца. Алексей опустил глаза, не находя нужных слов и конечно же, не догадываясь, что каждая секунда этих смотрин добавляла счет в его пользу. Кудрявый, черноволосый, высокий и очень худой подросток, будто еще не решился стать юношей: стоял по школьному, переминаясь с ноги на ногу, не смея засунуть в карманы крупные кисти, высунувшиеся из коротких рукавов явно маленького ему латанного свитерка. На смуглые щеки падала тень от длинных, девичьих ресниц.

- Пусть поработает, дядя Серго, - сказал старику Аслан. Но дядя Серго не мог ошибиться и потому