Мила Бояджиева - Пожиратели логоса

- Да уж... Вот уж... Не ожидал, - Трошин конвульсивно сглотнул слюну.

5

Через полчаса в ресторане тихого ночного клуба, из тех, что прячутся в темноватых московских переулках, за угловым столиком сидели двое. Очкасто-джинсового привел второй - находящийся именно в таком виде, как полагается посещать солидные ночные заведения - пиджачно-галстучном. Одного взгляда на поздних посетителей ресторана было достаточно, что бы понять круто разметала судьба школьных друзей.

Торопливо начали с холодной водки, закусывая малосольным огурчиком и хрустя щепотями квашеной капусты. Копченая севрюга пока в рот не шла. Не шло и общение. Но после третьей полегчало. Николай - грузный, сивый, с лицом доброго бульдога, норовил окружить заботой тщедушного Филю - отогреть и накормить. Стол метнул пышный и пальцем жестким от избытка дружеских чувств все под ребро патлатого тыкал:

- Ты уникум на стабильности зациклился, в том же свитере, поди, фигурируешь и хайр сохранил со школьных времен.

- Парикмахерскую из экономических соображений игнорирую. Жду, когда можно будет в какой-нибудь институт красоты скальп загнать. Пусть носят люди общественно зримые, харизму пестующие. Тут на двоих хватило бы, - он взъерошил волосы, вымытые до блеска и чрезвычайно живописные. - А я тебя, старикан, по ящику видел. Все рядом с мэром отираешься. - Он деликатно отодвигал подальше тарелку с доставленным бифштексом, косясь на кусок мяса оценивающим взглядом: пойдет или не пойдет?

- Не отираюсь, а консультирую. Поскольку возглавляю общественную Комиссию по ситуации в столице. Какая она у нас, ситуация эта... скажем, запутанная - ты в курсе? Похоже, не очень. Мало в реалии входишь, от этого и аппетит слабый. Да ешь ты, экий оказался впечатлительный. Али телевизор не включаешь, по улицам не ходишь? В подъезде, небось, швейцар с галунами освежителем воздуха прыскает? Может, ужастиками и порнухой пренебрегаешь?

- Не увлекаюсь я указанной продукцией. Швейцара сегодня второй раз в жизни с личными целями использовал. К садо-мазохизму склонности не испытываю. Ни к каким ложным ценностям не привязан - покой и волю ценю пуще всего. Созерцатель с обочины жизни. Тихий я стал. Видишь ли, Коля, у меня своя стезя вырисовалась. И никуда с нее, как не крутись, уже не спрыгнешь.

- Значит, с правдой-маткой теперь на рожон народу и его лидерам не лезешь?

- Вспомнил, как я в школе товарищей, что лживый отчет в горком комсомола накатали, заложил? "Пока свободою горим, пока сердца для чести живы..." Переходный возраст, гормональное бурление, песни про Сокола и всякое такое волнение по поводу сердца Данко. Дурной был, доверчивый.

- И меня таким же дуриком, под Афган подставил. На голубом глазу, буркнул Николай.

- Удар ниже пояса, - Теофил поднялся, резко отодвинув стул. Качнулся, роняя салфетку. - Сам виноват. Ходил за мной, как привязанный. А меня комиссия по близорукости не аттестовала... Я писал тебе, искал. Потом сообразил что ты в обидку впал и других теперь друзей заимел. Боевых товарищей.

- Да я ж все правильно тогда понял! - Николай вернул строптивого друга за стол. - Зря в трубу лезешь.

- Лез, лезу и буду лезть, - уголок пухлой губы дернулся, показав крепкие мелкие зубы. В быстром взгляде изподлобья полыхнул прежний жар. Для меня эти словеса о Смысле и о Совести не пустой звон тогда, старик, были. Ребята ж погибали. Я стал на фронт проситься, может, думал, и с очками подойду - не все равно, кого в гробы паковать. Чего, спрашивается, за мной потащился, доброволец? Ты ведь уже в институт поступил и твой папаня тебя по всем статьям отмазал.

- Так друзья же, блин... Я за тобой хвостом ходил. Что коротышка рыжий задумает и я туда же - увалень двухметровый. Хорошая была парочка.. смутился под натиском Николай. - Спасибо свирепым маджахедам. Через две недели нанесли мне серьезное ранение и тем самым обеспечили отправку героя домой.

Помолчали, заминая опасные давние темы, юлить между которыми приходилось, как на минном поле. Перемахнул Николай опасную зону и под смакование соленого грибка заметил:

- Помнишь, как мы в дальний лес ходили? Мрачное было место, фабрика какая-то разрушенная, ни огонька, ни дороги. А ведь ты затянул сочинитель! И ещё ночевать остался, а я, хорошо сообразил, домой поперся.

Филя недоуменно вытянулся, уронив нож:

- Мы ж вместе до утра у оврага сидели! Да ты что, забыл ту ночь? И человечков наших?

- Помню. Из коры лобзиком пилили. Эх, где ты, пионерская моя бодрость...