Марк Криницкий - Женщина в лиловом

Всю дорогу до парка они молчали. Она опять взяла его под руку. Ее ласки были мертвы и машинообразны. Она будет очень недурною женой, но любовница она отвратительная. Было гадко думать, сидя с нею рядом в моторе, что он, еще не успев остыть от ее поцелуев, сегодня попозднее поедет к Ядвиге.

С другой стороны, он проникался к Сусанночке уважением. До какой степени она все же не похожа на других. И ведь она кончила даже гимназию. Но в ней крепки традиции.

— Успокоился? — наконец спросила она его с поддразнивающим смехом.

Его надутый вид невыразимо ее смешил. Она стала хохотать. Он взял ее руку, которую она ему протянула не без коварного любопытства, и с нежным уважением поцеловал.

В парке они побродили в морозном воздухе по дорожкам. Она, довольная, как дитя, он — спокойный за свое будущее. Иногда только выплывали то волнующие белые полные плечи, то короткие чулки на крепких икрах Ядвиги. Он старался подавлять развратное чувство, но оно в последнее время тесно сплеталось у него с обожанием Сусанночки. Обнимая и целуя Сусанночку, он успокаивал себя мыслью о Ядвиге. И наоборот, лежа на плюшевой тахте у Ядвиги, радовался, что где-то, в уединенном особнячке, в Сивцевом Вражке [6] Сивцев Вражек — переулок расположен между Гоголевским бульваром и Денежным пер. В конце XIX — начале XX в. в нем появилось много доходных домов, в одном из которых, вероятно, и проживала Сусанна Ивановна. Топография подчеркивает ее приземленность, обывательский уклад жизни. , есть невинная и чистая Сусанночка. Его Сусанночка.

— Ты был рассеян со мной, — сказала ему на обратном пути Сусанночка. — Скажи, о чем ты думал? Ну? Только, пожалуйста, не лги, по своему обыкновению.

— Я думал о тебе, — сказал он скучно.

— Нет, не обо мне.

Она отвернулась от него. Он нетерпеливо ожидал Москвы.

Сусанночку он доставил до ее дома. Она вышла из автомобиля холодная и надутая.

— Зайдете к нам? — спросила она капризно, нарочно, как всегда в этих случаях, переходя на «вы».

Он наслаждался ее темным ограниченным взглядом, узеньким, выпуклым, точно у ребенка, лбом, белой шляпкой, которая безвкусно не шла к светло-коричневому сукну манто, ее большой муфтой, которой она притрагивалась к носу, полному и крупному, как у всех коренных москвичек.

Он солгал, что спешно занят весь вечер.

И даже то, что она не отличила очень поверхностной лжи, в ней тоже ему сейчас понравилось. Высокая, холодная и прямая, она скрылась в подъезде.

Он проводил ее глазами с умилением, потом снял фуражку и подставил голову темно-синему небу, глядевшему из-за крыш на оттаявшие, но еще холодные тротуары и мостовую.

У себя он опять застал светло-фиолетовый конверт. Удивленный, он прочел:

«Я люблю Вас безмерно. Не гневайтесь. Если я должна умереть, скажите.

Вера Симсон».

Он озабоченно опустился на диван и еще раз перечел письмо. Пришел на память сухо-официальный и даже чуть иронический сегодняшний прием.

«Очевидно, в этом и заключается вся оригинальность тактики, — сказал он себе с раздражением. — С этим необходимо покончить».

Он должен ей сказать, что несвободен. И все. Ему сделалось противно. Он хотел снять телефонную трубку, но в передней прозвонил звонок.

Гавриил вошел с испуганным лицом.

— Вас спрашивают барыня… та самая…

— К вам можно на минутку?

Она входила, протянув руку. Он видел только ее большие синие глаза, в которых был дрожащий блеск, и сухо и серьезно сложенные тонкие губы.

Он сказал, смущаясь:

— Ах, я очень рад!

Гавриил смотрел, двусмысленно улыбаясь. Он крикнул на него:

— Можешь идти.

Колышко сам помог ей снять шелковое манто. Сохраняя таинственно-деловой вид, она выскользнула в черном, официальном, совершенно гладком платьице. На плечи набросила, вздрагивая, соболью широкую горжетку. Повернула голову, и в глазах усилился мгновенный блеск.

— Куда пройти?

Гавриил, косясь, удалился. Колышко страдал за нее и за этот бестактный визит. Так вот оно что значит! Очевидно, она потеряла голову.

— Это ваша рабочая комната? — спрашивала она. — Может быть, мы пойдем туда?

Она показала спокойным жестом.

«Я сделал ошибку тогда же, что позвонил ей по телефону», — думал Колышко.

Он отворил белую бесшумную дверь, обитую изнутри войлоком и клеенкой, чтобы из передней и приемной не доходили звуки. Колышко мог гордиться помещением, в котором проводил половину жизни. Это был небольшой квадратный зал, похожий на комнату музея искусств. Все стены были увешаны гипсовыми слепками и фотографическими снимками в массивных рамах. Большой письменный стол и полки над ним утопали среди образцов древнерусского искусства: икон, старинных складней, изделий из потемневшего дерева. Богатейшая коллекция древнего оружия обременяла стену над громоздкою, мягкой мебелью, сплошь заваленною и заставленною исполинскими папками. Монументальный регистратор деловых бумаг белел своими полосками рядом с массивным несгораемым шкафом и длинным простым раздвижным столом на козлах, на котором во всю длину была прикреплена синеющая калька с нанесенными на ней красными частями чертежа.