Радзивилл Ежи: Гении неба

— Окреп, загорел, — сказал Дэвид, — На море был? Я тоже. На Гавайях. А ты где, в Ялте?

— No, Sir. Я отдыхал на исторических водах The Grate Nekrasavka — river, — подмигнул я, — Ты, temnota americanskaya, небось только свои мелкие Потомаки и знаешь?

Дэв заморгал, затем прищурился, уловив какой-то подвох:

— А! Так у вас в Совдепии не только академиков, острова и города секретят, но даже и великие реки? И как же их прячут от наших спутников? Не слышал я про такую великую реку.

— Честно говоря, я тоже не слышал, — ухмыльнулся я, — Но такова историческая правда. Разве река, где отдыхаю Сам Я, может быть не великой?! Просто о ней еще не сложили сказок и песен не спели, не написали и поэм. Увы, это непременно произойдет, хотя я так застенчив и не люблю разных там репортеров. Мужайтесь, Высокочтимый Сэр, самое ужасное у нас еще впереди. Только это и радует при перспективе Всенародной Известности. Ведь терран в Академии только двое, и когда-то мы вернемся домой.

— Ну, мы давно выяснили, что в хвастовстве из нас двоих ты сильнейший, — рассмеялся Дэв, — Все вы там жулики, коммунисты и очковтиратели — показушники.

На самом деле никаких каникул, кроме энного количества гипносна нам не полагалось. Гипносна, во время которого внушали не столько про гавайский и некрасовский отдых, сколько программировали Основные Схемы Реакций, превращая нас из не очень разумных существ со свободной волей в безукоризненно действующие машины. Возводя мощные психотехнические барьеры, кодируя ситуации и наши ответные действия, меняя нас так, как не изменили бы годы обычной терранской муштры и даже такого эффективного майанского обучения. Превращая нас из людей в галаксменов, то есть в сложный, деликатного состава сплав варварства с цивилизацией. В эдаких боевых слонов. Только, конечно, совсем не в военной, а в разведывательной разновидности. На слух мы запоминали не очень-то содержательный ликбез, выводящий нас на уровень средненького жителя средненького по развитию мира. Но после сигнала таймера, под сон — генератором вводилась совершенно другая информация. Куда более практическая и нужная в нас Интергалу: экономическая, экологическая, психологическая и прочие виды войн, другие подобные предметы, от заурядного рукопашного боя до опознания существ, прошедших зомбирование или иные трансформации личности, до определения состава ядов на глаз, до тонкого искусства скрывать свои мысли от телепатов так, чтобы они не смогли заподозрить, что их водят за нос. А в конце обучения, возможно, стерпи бы память о родном мире, подменив хорошо проработанной фальшивкой — и вперед, волки космоса!

Отработанная за два десятка тысячелетий машина Академии не знала сбоев уже очень давно. Наверное, статистика сработала в нашу пользу. Кроме того, мы тогда слишком мало знали о суперцивилизациях, о космических империях, чтобы понимать, почему нам вдруг удалось необъяснимо легко бежать из Академии. Мы не знали, что есть некто, чьей могущественной волей Его Величество Случай был обращен в нашу сторону. Впрочем, не стану забегать вперед.

В общем, как ни странно, это было хорошее время. Даже несвобода как-то отступила на задний план и не воспринималась поначалу чересчур остро. Мы с восторгом впитывали в себя откровения Майи явной и незаметно, но не менее основательно изучали Майю тайную, не афишируемую туристам в рекламных буклетах. Впрочем, как уже понятно, не догадывались об этом, да и обо многом другом. Мы осторожно налаживали дружеские отношения, мы наивно гордились тем ощущением особенности, исключительности, отличности от всего населения Террис, в Академии нас ошеломляли даже самые рядовые вещи, науки прекрасно усваивалась. Правда, в воспоминаниях имелись досадные провалы, но думать о них не хотелось. Всегда находились куда более заманчивые вещи, отвлекающие что мое, что Дэвово внимание от неопределенности обстоятельств, предшествовавших кабинету администратора Харфы. От одной уже попытки вспомнить становились чересчур напряженными нервы, приходила дикая головная боль, так что после пары наскоков на закрытую тему прошлого мы, как благоразумные разумные существа, отказались от дальнейших самоистязаний. А уже летел к экзаменационной сковородке второй семестр, когда, несмотря на ужесточившиеся еще сильнее, хоть и казалось, что сильней некуда, требования, мы стали полуинстинктивно сопротивляться Системе Академии. Мы тогда еще не думали бунтовать, но чисто по-человечески противодействовали давлению Кодекса. Именно тогда мы стали, обнаружив, что знания входят в память независимо от того, слушаешь ты или нет, шепотом разговаривать, не шевеля губами. Мы выкраивали моменты, когда преподаватель соловьем пел, развивая свою тему, и разговаривали: