Радзивилл Ежи - Всадники черных лун

— Отвык от людей, — виновато пробормотал юноша.

Они неспешно зашагали вниз, к пристани по узеньким, остро пахнущим дымом, помоями и съестным, шумным улочкам: добротно, хотя и неброско одетые юноша и девушка. Не совсем обычный покрой их чересчур теплой одежды говорил встречным, что эта пара — откуда-то из более теплых краев, но и только, возможно — дети купца средней руки. Утро только началось, мимо них торговцы несли на базар свои укутанные тряпьем корзины, проезжали небольшие тележки с орущей в деревянных клетках птицей, мастеровые обходили дворы, предлагая починку утвари. Ди поманила мальчишку — носильщика, выбрав его, наверно, за новые корзинки и чистый мешок:

— Иди за нами.

— Надеюсь, у тебя легкая рука, добрая женщина. Я сегодня первый день, как вышел работать.

Ди рассмеялась:

— Почин неплох, потому что устраиваю пирушку и нагружу основательно.

Рик с улыбкой наблюдал, как она покупает вообще-то совсем не нужные им продукты, хлебные кругляши, бьющуюся в деревянных чанах свежевыловленную рыбу. Нагрузив малыша — носильщика разными припасами, Ди дала ему несколько монеток, назвала адрес и прибавила:

— Приходи каждый третий день, возможно, я иногда буду посылать тебя за покупками.

— Конечно, Ди! Как скажешь! — воскликнул мальчишка и сконфузился.

— Так ты ее знаешь, маленький плутишка? — ухватил его за волосы Рик. Мальчишка виновато заморгал:

— Ах, ваши милости, да как же мне не узнать свою родную сестру! Я и тебя знаю, господин вор. Да только не велено было признавать, а я проговорился.

Рик закатил глаз и тихонько зарычал:

— Кем не велено было?

— Да Шимом, конечно. Он денежки-то принес, и сказал, что продал ее вам, — сознался оборвыш, — Вы уж меня не выдавайте, а то он поколотит. А рука у него тяжелая.

Рик тяжко вздохнул:

— Хорошо, я не скажу.

Оборвыш, продолжая семенить справа, заглянул в его лицо:

— Да ты не сердись, господин вор! Это я же от радости проговорился. Смотрю — разодета она прямо как герцогиня, ну и не удержался.

— Смотри мне, — серьезно сказал Рик Хаш и дернул малыша за волосы, — А то узнаешь, какая у меня рука — тяжелее, чем у Шима. А теперь — исчезни.

Малыш, увешанный корзинками и мешочками, мгновенно затерялся в толкотне торговых рядов.

Ди шла рядом, прижимаясь к его локтю. Рик повернул к ней голову:

— Ну, дорогая моя, скажи-ка мне, много я еще не знаю? Только честно.

Ди повесила нос:

— Ну, братья приходили несколько раз. Я им давала еду.

Совсем тихо сказала:

— И деньги.

— Как я догадываюсь, много? Ну говори же!

Ди прижала к себе его локоть, съежилась и кивнула, начиная шмыгать носом.

Рик Хаш ощутил ее ледяной ужас, мрачно посмотрел сверху вниз:

— Пойдем-ка домой, моя драгоценная. Кажется, нам пора поговорить. Как говорится, "хороша тряпка снаружи, какова будет с изнанки?"

Он почти волок ее быстрым шагом домой. Ди, тихо плача, вслепую, спотыкаясь, цеплялась за его локоть. Она чувствовала, как внутри ее Рика словно перекатывались тяжелые, неподъемные булыжники и с отчаянием думала: "Вот и все... Вот и все кончилось..."

Пройдя в дом, Рик Хаш буквально проволок ее в гостиную, захлопнув по дороге дверь, вырвал локоть, сел в кресло и мрачно посмотрел на рыдающую посреди комнаты девочку:

— Рассказывай.

— Я не могу! Лучше убей меня!

— Что-то у меня нет охоты шутить, — отрезал юноша, — Или ты забыла, что это стало невозможно?

Ди, давясь слезами, рухнула на колени:

— Рик, мастер, любимый, единственный мой, убей меня десять, сто раз, и давай забудем это!

— Сколько денег ты им дала? — спросил он, понимая, что дело не в простой жалости Ди к родственникам.

— Много... Не знаю...

— Но у меня мало золота, и оно на месте. Где ты взяла деньги?

— У Эн Ди, — обреченно сказала мертвым голосом Ди, — Он не считает его. Я говорила, что мне надо, и брала.

— Пока что я не вижу особенно ужасного, — нахмурился Рик, — Значит, начнем сначала. Как я догадываюсь, когда меня не было, пришел Шим. Так?

Ди кивнула, пошатываясь, поднялась на ноги:

— Прости, мастер Рик Хаш. Если я расскажу, то ты меня выгонишь. А если я не расскажу, то ты будешь мучить меня, пока я не расскажу. Потом все равно выгонишь. Я люблю тебя. Все равно люблю. Не терзай себя и меня, дай мне уйти. Люби свою Этли, Уголька, кого хочешь, но верни мои старые лохмотья и позволь уйти.

— Стоять, — сказал юноша, чувствуя такую боль, словно его душу разрывали пополам, — А ты та еще штучка, Ди. Поздно уходить-то. Значит, ты не знаешь, сколько золотых ты пожаловала Шиму?