Коллектив Авторов: Цифровой журнал «Компьютерра» № 139

Опубликовано18 сентября 2012 года

После высочайшего указа от семнадцатого апреля одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года Фёдор Михайлович Достоевский вновь становится потомственным дворянином. Год спустя он подает прошение об отставке, которое было удовлетворено лишь осенью пятьдесят девятого года.

Планов на свободную жизнь множество. Главная линия — издавать литературный журнал, тем и спасаться. Поскольку бывший каторжник быть издателем журнала не мог, во главе «Времени» встал брат, Михаил Михайлович Достоевский. Будучи, как и Фёдор Михайлович, литератором, Михаил обладал и коммерческой жилкой, имел кредит и сумел в кратчайший срок поставить «Время» на третье место в списке толстых литературных журналов. Первое принадлежало, разумеется, «Современнику», второе — «Русскому вестнику» Каткова.

И всё шло хорошо, покуда не была опубликована статья Страхова «Роковой вопрос», где шла речь о взаимоотношении с Польшей. Хотя общий тон статьи был вполне лояльный, журнал закрыли. Достигнутое талантом, трудом и стараниями положение солидного человека грозило пойти прахом. Фёдор Михайлович, впрочем, не растерялся, начал хлопотать о разрешении возобновить журнал и разрешение получил — при условии изменения названия. «Время» превратилось в «Эпоху». Но летом шестьдесят четвёртого года Михаил Достоевский умирает. Перед Фёдором Михайловичем выбор: взять на себя наследство брата, а с ним и финансовые обязательства по кредитам, или отказаться от журнала и от долгов по нему. Достоевский выбирает первое: он уверен, что журнал будет стержнем его существования.

Но у Фёдора Достоевского не оказалось коммерческого таланта. Не оказалось и кредита. Неумелое управление журналом привело к тому, что в шестьдесят пятом году на втором, февральском номере «Эпоха» завершилась. На Достоевском оказались долги по журналу, около пятнадцати тысяч. Какое-то время он ещё надеялся выплыть, передавая кредиторам авансы от издателей, но вскоре угроза долговой тюрьмы стала реальностью. И в шестьдесят седьмом году он с новою женой, Анной Григорьевной, в девичестве Сниткиной, заняв где только можно денег, уезжает за пределы Российской империи. Планы простые — работать, работать и ещё раз работать. Написать роман, два, три — и тем покрыть долги.

Но вернее — выиграть в рулетку. С романами то ли выйдет, то ли нет, а и напишутся, то неизвестно, будут ли иметь успех. Другое дело рулетка. Хотя весь предыдущий опыт Достоевского свидетельствовал, что не только разбогатеть, но и удержать своё не получается, он играет. У игроков своя логика, людям хладнокровным непонятная.

Играет — и проигрывает. Как и прежде.

Что у сильного всегда бессильный виноват, известно всякому по басне дедушки Крылова. У бессильного виноваты все и всё. И в хорошие-то годы характер у Достоевского не сахар, в годы же нужды «подлецы» и «мерзавцы» так и летят с его уст. Во всём виноваты другие! Кругом сплошные мошенники! Немцы — подлецы, французы — подлецы, поляки — подлецы, евреи — подлецы… А уж какие подлецы русские! Погода за границей мерзкая, в городах грязь и бескультурье, доктора невежественны, курорты гадкие, вода противная...

Да вот хоть случай в гостинице: были у Фёдора Михайлович тысяча триста франков, и хотел он с этими деньгами поскорее приехать к жене в Женеву (почти каламбур). Но подлец лакей не разбудил его вовремя, Достоевский проспал до половины двенадцатого и на поезд опоздал. Следующий отправлялся только в пять, потому Фёдор Михайлович пошёл в игорный зал и проигрался. Во всем виноват лакей!

Другой случай: после очередного проигрыша он опять остался без копейки. Решил заложить кольцо у хозяйки, которая сначала не хотела давать более десяти франков. К этому Достоевский был готов и строил планы из расчёта десяти, максимум пятнадцати франков. Но она, подлая мадам Дебенюк, дала не десять, и даже не пятнадцать, а двадцать франков. Что ж, пришлось отправиться в игорное заведение и всё проиграть. Кто виноват? Конечно, подлая мадам Дебенюк (определение «подлая» — на совести Достоевского). И — очередная просьба к жене: «Заложи, что можешь, но пришли денег».

Письма Фёдора Достоевского к Анне Григорьевне позднее спародировали Ильф и Петров в «Двенадцати стульях», но спародировали, смягчив, а не окарикатурив и выражения, и обстоятельства. Действительно, как можно окарикатурить женевский обед?