Для людей же надломленных, с червоточинкой, с загибами агитпроп представлял выбор: либо укрепиться, выпрямиться и влиться в широкие ряды, либо изощрять ум, разбираясь в софизмах и парадоксах современной эпохи, на тотальную пропаганду отвечая индивидуальной контрпропагандой. А для контрпропаганды требовались и навыки, и знания. Вот и вникали в суть позитивизма, с голоса знакомились с Алдановым или Войновичем, а кому выпадет — разглядывали альбомы Сальвадора Дали. Пользы с этого ни на грош, а всё же веселее как-то. Потом, уже развив навыки анализа и синтеза, возвращались и к обозревателям, и к политинформациям, и к классикам марксизма-ленинизма — и находили в них массу интереснейших сведений.
Любая агитация, любая пропаганда есть поток, вращающий турбину, а вращается она вхолостую или вырабатывает электроэнергию, зависит от конструкции и самоконструкции. Ничего не предопределено, всякий сам определяется, с кем он. И результаты порой получаются весьма неожиданные. Была бы информация.
Конечно, агитпроп информацию фильтрует и ретуширует. Что-то убавит, о чём-то вовсе умолчит, а бывает, и присочинит малость. Или даже не малость. Но агитация, вчера казавшаяся верной и правильной, сегодня вдруг становится вредоносной и опасной. Классический пример: антигитлеровская пропаганда в СССР, характерная для середины тридцатых годов, после подписания «Договора о ненападении между Германией и Советским Союзом» моментально прекратилась. Словно утопили всех противников фашизма, только отдельные «буль-буль» и слышатся. Некоторые антигитлеровские романы убрали с полок библиотек. Никаких карикатур на Гитлера в газетах. Агитация перенаправлена на английских и французских империалистов, воюющих ради своекорыстных интересов эксплуататорских классов. Двадцать второго июня сорок первого года всё опять меняется, гитлеровцы становятся агрессорами, англичане — какими-никакими, а союзниками. Шпанов вновь появляется на полках библиотек (не залёживаясь: «Тайну профессора Бураго» рвут из рук). И перечитавшему пропагандистские журналы за тридцать восьмой, сороковой и сорок второй годы становилось понятно: в политике нет постоянства, вчерашний друг сегодня становится смертельным врагом. Отсюда нетрудно было предсказать, что и англичане с американцами, в свою очередь, тоже станут врагами. А затем и с Югославией, и с братским Китаем горшок об горшок — и разбежимся. Если бы я знал, кто сегодня считается друзьями России, то мог бы угадать, кем их будут называть завтра.
Ретушируют то, что сегодня выглядит неприглядно. А что приглядно — не ретушируют. Но завтра политика поменяется, вчерашнее приглядное становится неприглядным. И просто бросается в глаза. Конечно, можно отретушировать заново (и ретушируют), прежние журналы изъять (и изымают), но кое-что остаётся. Да и художественное произведение, написанное строго в рамках сегодняшней правильной идеологии, есть бомба с часовым механизмом. Через какое-то время она взрывается. Или становится источником ТНТ. Если это художественное произведение, а не заведомая макулатура.
В пятьдесят седьмом году издательство «Детгиз» выпустило в свет трилогию Германа Матвеева «Тарантул». Про борьбу со шпионами в блокадном Ленинграде. Тарантул — это псевдоним главного шпиона, ядовитой твари о двух ногах, а не о шести (так у Матвеева), которого разыскивают подростки под руководством работников госбезопасности. По пути ловят всякого рода диверсантов, сигнальщиков, воров и прочих врагов. Обстановку писатель рисует скупо, штрихами. Так, ночью на кладбище один паренёк спрашивает другого, не страшно ли ему, на что тот отвечает, что чего-чего, а мертвецов он нагляделся зимой. Перешагнёшь и дальше идёшь, чего бояться. Про голод Матвеев тоже пишет не прямо, а больше обиняками. Карточки украдут — трагедия, смерти подобная.
Поначалу подростки живут сами по себе. Голодно живут. Но вот их берёт под свое крыло майор государственной безопасности. Даёт поручение: следить за ракетчиками. Не разработчиками ракет, а теми, кто вражеским бомбардировщикам указывает цели сигнальными ракетами. И сразу жизнь меняется: появляются и борщ с мясом, и бутерброды, и конфеты, и графин водки под сало (или наоборот?) — согреться после ледяного купания во время выполнения задания. Идёшь следить за явочной квартирой — тебе паёк приносят: картошку, тушёнку, хлеб, масло, конфеты. Девочка, чуть не погибшая в начале романа от голода, после того как стала сотрудничать с госбезопасностью, рассуждает: и колбаса американская невкусная, и сахару американскому далеко до нашего, и галеты больно рассыпчатые, и сливочное масло хуже. Не от сердца, видно, американцы еду шлют, а единственно прибыли ради.
Читать дальше
