Этан Цукерман: Новые соединения. Цифровые космополиты в коммуникативную эпоху

Термин «киберутопия» употребляется исключительно в критическом контексте. Называя человека киберутопистом, вы намекаете на его наивное, восторженное и в целом далекое от реальности представление о возможностях технологии, а также недостаточное понимание управляющих обществом сил. Интересно, что противоположная установка, а именно уверенность, что интернет-технологии ослабляют общество, огрубляют мысль и провоцируют конфликты, обозначается куда менее нагруженным термином «киберскептицизм». Насколько оба этих термина подходят для нашей дискуссии – вопрос открытый, однако сперва мы рассмотрим, чем привлекателен киберутопизм, в чем его достоинства.

Разговаривая с Говардом Рейнгольдом по скайпу, я упомянул, что собираюсь включить несколько его идей в ту главу этой книги, где будет обсуждаться киберутопизм. Услышав это слово применительно к себе, Рейнгольд разволновался, и в какой-то момент я решил, что он хочет прекратить разговор немедленно. Вместо этого он выдержал паузу, успокоился и заявил, что «ведь и аболиционисты когда-то считались утопистами». Позднее уже в письме он развил эту мысль:

«Я с большим энтузиазмом отношусь к потенциальным возможностям инструментов, облегчающих коллективное действие. Но, как я писал на первых страницах Smart Mobs[его книга о технологии и коллективном действии], люди предпринимают совместные усилия как для созидания, так для разрушения, и оба типа этих коллективных действий можно многократно усиливать… Признавая, что коммунизм и фашизм возникли и распространились как утопии, я предпочитаю обратное умозаключение – под утопическими знаменами люди совершают не только злодейства, но способны также приближать, например, упразднение рабства». [56]

Рейнгольд учит нас не позволять оппонентам переводить дискуссию в нужное им русло. «Киберутопизм» – неприятный ярлык, поскольку соединяет две достойные тщательного отдельного изучения идеи в нечто единое и неуклюже беззащитное. И если убеждение, что связи между людьми, осуществляемые посредством интернета, необратимо ведут ко всеобщему взаимопониманию и миру на земле, не стоит даже защищать, то утверждение, что технологии влияют на то, кого и что мы знаем и считаем для себя важным, куда более сложное и требующее нашего внимательного изучения. Как и в случае с космополитизмом в понимании Аппиа, одного энтузиазма по поводу возможностей межкультурных связей посредством цифровых или иных технологий недостаточно. Цифровой космополитизм, в отличие от киберутопизма, требует, чтобы мы взяли на себя ответственность и воплотили эти потенциальные связи в жизнь.

Если мы отрицаем представление о том, что технологии приводят к неизбежным изменениям, но признаем устремления киберутопистов справедливыми, перед нами возникает проблема: как реорганизовать созданные нами инструменты с тем, чтобы усилить наше влияние на взаимосвязанный мир? Признавая недостатки выстроенных нами систем неизбежными и неизменными, мы расписываемся в собственной лености. Как отмечал Бенджамин Дизраэли в романе «Вивиан Грей»: «Не обстоятельства делают человека, а человек – обстоятельства. Человек – существо самостоятельное и имеет власть над материей». [57]Рейнгольд считает убеждение, что с помощью технологий мы можем построить более честный и справедливый для всех мир, не просто обоснованным – сегодня это практически моральный императив.

Адепты киберутопизма уверяют нас, что технические новшества ведут к социальному прогрессу и продуктивным связям между людьми различных представлений и верований. Однако история с атипичной пневмонией показала, что взаимосвязанность – это палка о двух концах и, помимо потенциальных возможностей, новых решений грозит распространением заразы. Видео, недавно размещенное на YouTube, – яркая иллюстрация того, насколько важна продуманность и согласованность наших действий, чтобы встреча культур вела к плодотворному сотрудничеству в духе цифрового космополитизма.

Летом 2011 года кинематографист Сэм Бэсил нанял актеров для фильма «Воины пустыни». Актеров нарядили в тюрбаны, хитоны и сандалии и сняли на хромакей в промышленном пространстве калифорнийской Монровии, вдали от голливудских студий. В замысловатом сюжете фигурировали битвы между воинственными племенами, а конфликт был спровоцирован падением кометы. Сценарий был так плох, что актеры потешались над ним между дублями, а режиссер не задерживался на съемочной площадке, даже если актеры путали слова. [58]