Бенджамин Франклин - Автобиография Бенджамина Франклина

А через некоторое время гениальный торговец мистер Мэтью Адамс, у которого была большая коллекция книг и который часто заходил в нашу типографию, заметил меня и пригласил в свою библиотеку, чтобы любезно предложить мне для чтения книги, выбранные мною. Теперь я увлекся поэзией и написал несколько небольших произведений; мой брат, думая, что из этого может быть выгода, поощрял меня и сажал время от времени за написание баллад. Одна из них называлась «Трагедия Маяка». То был рассказ об утоплении капитана Вартилака вместе с двумя его дочерьми. Другая была моряцкой песней о взятии пирата Тича (или Черной Бороды). Это были убогие произведения, написанные в стиле Граб-стрит-баллад [13] Груб-стрит – улица, известная в английской литературе как дом бедных писателей. . И когда их напечатали, брат отправил меня в город продавать их. Первая продавалась очень хорошо, поскольку описывала событие, наделавшее много шума. Это раздуло мое тщеславие. Однако отец отбил у меня охоту, высмеяв мои произведения и сказав, что все стихоплеты обычно нищие. Так вот я прекратил стихосложение. Вероятно, я был плохим поэтом. Но, поскольку написание прозы всегда в моей жизни было полезным навыком и стало главным средством моего прогресса, я расскажу вам, как приобрел свой небольшой талант в сложившихся обстоятельствах.

В городе был еще один молодой книголюб по имени Джон Коллинс, которого я хорошо знал. Иногда мы дискутировали и очень любили поспорить, стремясь переубедить друг друга. Такая склонность к спорам, между прочим, способна превращаться в дурную привычку, часто делая людей абсолютно невыносимыми в компании других, которые, в силу обстоятельств, применяют ее в жизненных ситуациях. То есть, кроме того, что она отравляет и портит разговор, она разжигает противостояние и враждебность там, где могла бы возникнуть дружба. Я постиг это, читая дискуссионные книги моего отца о религии. С тех пор я наблюдал, что люди со здравым смыслом редко имеют эту привычку, кроме юристов, работников университетов и различных людей, выросших в Эдинбурге.

Однажды в нашем с Колинсом разговоре возник вопрос об уместности образования женщин, и наличии у них способностей к обучению. Коллинс считал, что это неправильно и что женщины к этому не способны по своей природе. Я защищал противоположную сторону, возможно, частично ради поддержания спора. Еестественно, он был более красноречивым, имел наготове множество слов и иногда, как мне казалось, побеждал меня скорее своим красноречием, нежели силой аргументов. Когда однажды мы надолго расстались, не назначив следующую встречу, и я знал, что мы не скоро еще увидимся, я сел, чтобы выложить свои аргументы в письме. Потом я их переписал набело и отправил своему другу. Он отписался, а я снова ответил. Мы отправили друг другу три или четыре такие письма перед тем, как мой отец случайно нашел нашу переписку и прочитал ее. Не слишком вдаваясь в дискуссию, он воспользовался возможностью поговорить со мной о манере моего письма. Он отметил, что хотя я имел преимущество над своим оппонентом в правильности написания и пунктуации (чему я обязан работе в типографии), я уступал ему в образности языка, в системе и ясности изложения. В этом он убедил меня несколькими примерами. Я согласился с его замечаниями и поэтому стал внимательным к своей манере письма и решил прилагать усилия для ее совершенствования.

Примерно тогда же мне попался третий номер «Спектатора» [14] Ежедневная лондонская газета, в которой публиковали сатирические ессе на социальные темы. Выпускалась Аддисоном и Стилем в 1711–1712 гг. «Спектатор» и его предшественник «Татлер» (1709) стали предвестниками начала периодической прессы. . Я раньше никогда не видел ни один из этих журналов. Купив его, я читал и перечитывал его и был очень им доволен. Тексты в этом журнале казались мне прекрасными, и мне хотелось, если это возможно, писать подобные. С этой идеей в голове, я взял некоторые статьи и, записав короткие подсказки о каждом предложении, отложил их на несколько дней. Затем, не заглядывая в книгу, попытался воссоздать эти статьи, воспроизводя каждое предложение, к которому я оставил подсказку, так полно, как было записано в оригинальном тексте, подбирая слова, которые могли бы лучше пригодиться. Впоследствии я сравнивал мой «Спектатор» с оригиналом, находил некоторые свои ошибки и корректировал их. Однако я понял, что хочу иметь большой запас слов, быстро их вспоминать и использовать. Я считал, что должен научиться этому до того, как начну писать стихи, поскольку постоянная потребность в словах похожего значения, но разной длины, подходящей под стихотворный размер или под разный ритм, породила бы постоянную необходимость поиска вариантов, а также стремление запечатлеть эти варианты в своем уме, чтоб сделаться искусным в их использовании. Поэтому я брал истории и превращал их в стихи, а потом, когда достаточно забывал прозу, переписывал их обратно. Также порой я перемешивал свою коллекцию подсказок, а через несколько недель пытался воспроизвести их в наилучшем виде перед тем, как записать полные предложения и воспроизвести статью. Это должно было помочь мне научиться излагать мысли. Сравнивая свою работу с оригиналом, я находил много огрехов и поправлял их. Однако иногда мне было приятно представить, что в некоторых незначительных деталях, мне удалось усовершенствовать мое изложение, и это позволяло думать, что я могу со временем стать неплохим английским писателем, ведь у меня были незаурядные амбиции. Единственное время, которое я мог посвятить этим упражнениям, была ночь, время после работы, или утром до ее начала, или по субботам в типографии, когда я уединялся, избегая настолько это возможно совместного посещения общественных богослужений, к которым меня привлекал отец, в те дни, когда я находился под его опекой, и которые действительно считал своей повинностью. Я думал, что не могу, как мне казалось, позволить и дальше практиковать это.