Юни Хонг - Корейская волна. Как маленькая страна покорила весь мир

Я посещала начальную и среднюю школу Gu-jung – самую престижную, самую достойную и самую ненавистную школу во всей стране.

Из-за нее и привилегированного положения района мы, ученики, должны были вести себя подобающе нашему статусу. У моего друга, который тоже вырос в районе Апкучжон, был младший брат, который в конце концов пошел в среднюю школу к северу от реки Хан ( gangnam переводится как «к югу от реки»). Когда его одноклассники узнали, что он из Апкучжона, они назвали его bujajip , что значит «богатенький ребенок», и каждый день жестоко избивали. Он начал прогуливать занятия и в конце концов перевелся в международную школу.

В 1987 году каждый школьник в Южной Корее делал обязательное пожертвование на строительство дамбы Мира, проект действующего тогда президента Чон Ду Хвана. Предполагалось, что северокорейцы строят дамбу массового уничтожения недалеко от границы между Севером и Югом. Сначала они хотят собрать воду, текущую с севера, а потом, когда мы меньше всего этого ожидаем, воду спустят, и та просто смоет Сеул. Для того и необходима ответная дамба Мира, которая будет построена на юге. Она отошлет воду обратно на север. Простите, если что-то в моих объяснениях не так, я не претендую на роль опытного инженера.

Мы все принесли рекомендованное пожертвование в двести вон.

В тот день учительница нас всех по очереди ударила своей деревянной палкой, перемотанной черной изолентой, со словами «Ты из Каннам».

Эту фразу она часто употребляла и с такой интонацией, как если бы говорила: «Это Спарта». «Если общенациональный минимум двести вон, вы должны принести как минимум тысячу. Неужели вам нужно это объяснять?»

Сложно быть ироничным, когда тебя бьют палкой, перемотанной черной изолентой. Или, когда тебе каждый семестр приходится готовить выступление, чтобы участвовать в школьном конкурсе антикоммунистической речи.

Южная Корея хотела резко увеличить свой ВВП, но ее тревожил растущий разрыв между слоями населения. Живя в самом богатом районе Сеула, я находилась в эпицентре борьбы за идеалы нации.

Каннам был сумасшедшим местом в восьмидесятых и девяностых годах. В моей школе вводили новые правила, пытаясь сделать растущее неравенство доходов разных людей менее заметным.

Ученикам не разрешалось носить часы стоимостью более двадцати тысяч вон или обувь дороже девяти тысяч вон (около пятнадцати и семи долларов, соответственно). Так же не разрешалось приезжать и уезжать домой на частном автомобиле, что стало предметом серьезных споров, поскольку ученики часто задерживались в школе до поздней ночи, и их безопасность вызывала беспокойство.

Корейский закон запрещал частных репетиторов по школьным предметам, под предлогом, что это даст преимущество детям из богатых семей (позже закон отменили). Но большинство учеников моей школы все равно имели их. Периодически проводились тесты, с помощью которых собирали нужную информацию. Там могли быть такие вопросы, как: «Кто из ваших одноклассников получает частное обучение?»

Моя семья не относилась к самым богатым в Каннам. Нам уж точно было далеко до PSY. Она не была и такой богатой, как у одной из моих одноклассниц, которая летом 1989 года летала со своим младшим братом на Гавайи всего на один уик-энд, потому что мальчику захотелось посмотреть премьеру фильма «Бэтмен» (версию с Майклом Китоном). Они просто не пожелали ждать, пока фильм привезут в Корею. Мы также не могли сравниться с девушкой, которая потеряла скрипку за двадцать тысяч долларов и даже не потрудилась поискать ее, потому что родители купили бы ей новую. Тем не менее у моего отца имелся личный шофер. Но это было профессиональной необходимостью, ведь любого корейского чиновника, приехавшего на обеденное собрание на машине, за рулем которой он был сам, высмеивал весь ресторан.

Приобретенное богатство – не так уж весело. Особенно неприятным оно стало для титулованной аристократии Южной Кореи, наблюдающей за тем, как земля буквально ускользает у них из-под ног. Переходя к таким людям, как – я ведь могу быть с вами честной? – моя семья. Мы не сидели и не отпускали сухие, остроумные экзистенциальные комментарии про вульгарных нуворишей, которые появились среди нас и надевали, чтобы сходить на рыбный рынок, норковые шубы. Новая жизнь уже вполне созрела для иронии, но та появилась гораздо позже, после того, как я сдалась Корее и не захотела возвращаться в Америку.