Уильям Дэвис - Индустрия счастья. Как Big Data и новые технологии помогают добавить эмоцию в товары и услуги

Утопия Бентама, как мы упоминали в главе 7, – это абсолютно объективное общество, в котором разница между объективным и субъективным перестала существовать. Стоит ученым понять счастье, они смогут также узнать, где и когда оно случается, при этом человек, испытывающий его, уже не играет особой роли. Исчезает потребность изучать вербальное поведение человека, поскольку в наличии есть более надежные техники чтения мыслей. Наши лица, глаза, тело и мозг будут сообщать о наших удовольствиях и боли, освобождая сильных мира сего от тирании звуков. Конечно, это преувеличение, и все же подобная модель – вдохновляющий идеал для определенных психологических и политических наук. Мистицизм может прийти на помощь такому обществу, став его философией, однако в конечном счете он будет служить лишь политическому квиетизму.

Исследование головного мозга с помощью высокотехнологичных приспособлений стоит немалых денег. Современный функциональный магниторезонансный томограф стоит $1 млн долларов США, а затраты на его эксплуатацию ежегодно составляют от $100000 до $300000. Такие технологии предлагают лучше изучить психические заболевания и повреждения головного мозга. Ежедневно наше настроение, сделанный выбор и вкусы переводятся в особый язык, который передает информацию в разные части головного мозга. Сегодня нейромаркетологи способны установить, что одно рекламное сообщение вызывает активность в определенной части головного мозга, а другое подобной активности не вызывает. Считается, что это влечет за собой важные с точки зрения коммерции последствия. Но в какой степени технологический прогресс помогает нам решить главную проблему социальной жизни, а именно научиться понимать других людей?

Когда Бентам написал, что «природа поместила человечество под власть двух высших сил, боли и наслаждения», и заявил, что эти сущности потенциально измеряемы, он подтвердил определенный психологический подход, в котором вопросы психологии не сильно отличались от вопросов, задаваемых в естественных науках. Действительно, психология (и политика) станет естественно-научной, когда получал «естественное» и «объективное» содержание, как биология или химия. В этом смысле люди ничем не отличаются от других животных, за исключением конкретных биологических особенностей. Все животные испытывают боль, и человек – не исключение. В различных вариантах многие персонажи, представленные в этой книге, разделяют это философское предубеждение. Наши концепции построены соответствующим образом. Наше мнение о поведении, стрессе и приобретенной беспомощности формируется под влиянием опытов над крысами, голубями и собаками.

Но что, если такая философия ошибочна? Вдруг мы упорствуем в этой ошибке, несмотря на использование высокоточных приборов для исследования головного мозга, физиологического состояния и мимики? И что, если чем лучше технологии, тем большую ошибку мы совершаем? Для Людвига Витгенштейна и его последователей заявление Бентама о наших «двух высших силах» зиждется на фундаментальном недопонимании природы языка психологии. Чтобы получить другое представление о политике, мы должны сначала отыскать иной способ понимания чувств и поведения прочих людей.

Чтобы установить, что означает слово, Витгенштейн предлагал выяснить, как оно используется, подразумевая, что проблема понимания других людей в первую очередь имеет социальный характер. Точно так же, чтобы понять то, что человек делает, нужно узнать значение деятельности как для этих двух людей, так и для всех, кто участвует в данной деятельности. На вопрос «что чувствует этот человек?» я смогу ответить, проанализировав поведение человека или просто спросив его. Ответ находится не в теле или голове моего собеседника, а в том, как мы взаимодействуем друг с другом. Я могу быть прав до тех пор, пока не получу объяснение того, что человек делает или о чем говорит или что означает его деятельность. И я не собираюсь определять, что человек чувствует, таким способом, как, например, измерение температуры его тела. Кроме того, он не обязан сообщать мне о своих мыслях.

Это все говорит о необычных свойствах языка психологии. Нейробиологи и бихевиористы в процессе его определения неоднократно запутываются в проблемах  [263]. Чтобы понять такие психологические категории, как «счастье», «настроение» или «мотивация», необходимо понять их в рамках того, как они проявляются в других, (т. е. поведение) и в рамках того, как они проявляются в тебе самом (т. е. опыт). Я знаю, что означает «счастье», потому что я вижу, как оно выглядит у других и знаю, как оно проявляется в моей жизни. Но это необычный язык. Если кто-то считает, что счастье относится к объективным понятиям, то есть оно одинаково у меня и у кого-то еще, то я неправильно трактую это слово.