Владимир Пучков - Тень великого канцлера

— Не спеши! — Муромец схватил его за рукав.

— Почему? — не понял Яромир.

— Сейчас увидишь! — Муромец подошел к дракону и похлопал его по щеке: — Алло, гараж!

— Че? — оскорбленно встрепенулся Груня.

Илья коротко, без замаха свесил дракону подзатыльник.

— Ай! Ты чего дерешься?! — запищал дракон, пытаясь спрятать все три башки под крыло.

— Ты у меня поговори! — Илья вытащил здоровенный меч и показал Груне. По сравнению с размерами чудища меч казался не больше кухонного ножа, но Груня затрепетал:

— Пацаны! Гадом буду, я не при делах! Это все бабка! Я с вами только побазарить хотел! Ну, типа, зачем старушку обижаете. А так мне эта бабка и на фиг не нужна!

— Что-о?! — послышался свирепый бас, и на дорогу выпрыгнула Яга в обгоревших лохмотьях. — Да я тебя сейчас клюкой зашибу!

Она замахнулась на дракона невесть откуда взявшейся палкой, и Груня не выдержал. Он выдохнул третью, самую длинную струю огня! Яга заверещала, закрутилась на месте и в третий раз ринулась к реке, бесстыдно посверкивая голой задницей.

— Три — ноль! — пробормотал Илья. — Чистая победа! Ну, а с тобой что делать будем? — он наклонился к Груне. Груня затаил дыхание. Он видел, что друзья каждую секунду готовы броситься на него с обнаженными мечами. Это был первый и единственный в его жизни случай, когда его не испугались. И он испугался сам.

— Пацаны, может, договоримся? У меня есть рыжевье, брюлики там… валюты мешка два. Я же говорю, непонятка вышла! Бабка мне лапшу навешала, что вы лохи, а вы крутые!

— А то! — приосанился Муромец. — Мы — трое неразлучных. Слышал небось?

— Слышал! — не моргнув глазом, соврал Груня. — Ну так что, договоримся?

Илья Муромец изобразил задумчивость:

— Это надо обкумекать. Слышь, братцы, сможем мы договориться али нет?

— Это смотря какая валюта. — деловито произнес Попович. — Что у тебя там в загашнике?

Ну, это… тугрики, — принялся перечислять Груня, загибая когти, — драхмы, дублоны. Есть марки биварские и какие-то доллары, только я не знаю, что это такое.

— Я слышал, что это самая твердая валюта! — задумчиво проговорил Попович.

— Да не, не твердая! — возразил Груня, ухмыляясь. — Мягкая. Бумажки какие-то.

— Ладно, — сказал Илья. — Годится. Только у нас есть условие. Донесешь нас до места — и свободен. А через неделю мы вернемся, и чтоб валюта была!

— Так это… в момент, пацаны! Куда вас забросить-то?

— Илья раскрыл было рот, но Яромир его опередил:

— В Британию! — коротко сказал он.

— В Британию? — задумался Груня. — Это типа за бугор? Не, не могу! У нас закон о ненарушении воздушного пространства. Собьют на фиг!

— А куда можешь?

— До Урмынии смогу, — вздохнул Груня. — А дальше — никак.

— Хорошо, давай до Урмынии, все равно быстрее, чем на этой таратайке!

Минут пять понадобилось богатырям, чтобы как следует взнуздать дракона и привязаться на всякий случай ремнями.

— Ловко ты его! — шепнул Яромир Илье Муромцу.

— Так это ж Груня! — усмехнулся богатырь. — Второго такого дебила днем с огнем не найдешь. А ты хотел ему голову рубить! Ну, давай, братан, поехали!

Груня натужно крякнул, распустил крылья и, сделав по земле несколько тяжелых скачков, взмыл в сереющее небо.

Сидеть на драконе было очень неудобно. Бугристые, бронированные пластины на спине у чудища были скользкими и влажными от росы. Если бы богатыри заранее не привязались ремнями, они бы давно уже свалились на землю. Вдобавок Груня так нелепо махал крыльями, что пару раз Яромир получил по затылку и теперь жалел, что не мог спрятать голову, как дракон, под крыло.

Но эти неудобства через несколько минут показались сущим пустяком. Набрав высоту, Груня в три горла затянул странную, дикую для слуха Яромира песню:

Дракон пел долго и, несмотря на бодрую мелодию, очень противно. Яромир не выдержал. Перекрывая рев Груни, он прокричал Муромцу в ухо:

— Может, ему башку срубить? Сил нету! Муромец отмахнулся:

— Терпи. Змей-то он Дуровой, пусть уж лучше поет! А то примется за воробьями гоняться! Да и поет он неплохо. Не хуже, чем Зойка.

— Зухра! — поправил его Яромир.

— Ну, Зухра. Лично я никакой разницы не вижу! Между тем Груня закончил один авиационный марш и принялся за другой, причем бесстыдно переставлял слова: