Анатолий Шалин - Путешествие Тимофея Авоськина за пределы Солнечной Системы

— Любопытно, — сказал я. — И какая же теория восторжествовала на Арис?

— Тебе разве не ясно? Обе теории основывались на крайностях, а крайности редко бывают справедливыми. В конце концов, жители этой странной планеты на собственном опыте убедились, что в чём-то искусство копирует действительность, а в чём-то жизнь копирует искусство. По этой причине, кстати, на планете до нашего времени сохранилось кое-что естественное, некоторые виды животных, растений. Возник, так сказать, симбиоз искусства и жизни.

— Теперь понимаю, — сказал я. — Значит, капитан Прохор, направив сюда «Звёздный орёл», был уверен, что мы, пока выберемся из этой звёздной системы, обречены на опасности, приключения, различные невероятные события. Словом, мы попали в сказочный, фантастический мир, у которого свои законы и своё особое течение времени. Так?

Степан кивнул.

— Делаешь успехи, но ты, Тимофей, пока ещё не всё осознал. Мы ведь отныне герои этого мира и подчиняемся его законам. А да будет тебе известно, что законы эти очень жёстки. Они гласят, что если герой силён, уверен в себе, умён, храбр, вынослив, справедлив, я имею в виду, естественно, положительного героя, то он выйдет из всех передряг благополучно, но если герой в чём-то отойдёт от святой правды, смалодушничает, проявит трусость, нерешительность — его ждёт быстрый и ужасный конец.

Видимо, я здорово побледнел, и по выражению моего лица Степану стало ясно, что до меня наконец дошло, в какую жуткую историю я попал. Конечно, и сам Стёпа, и Григорий, и капитан Прохор давно привыкли к опасностям. С. их закалкой, прямодушием они вполне вписывались в роли удачливых положительных героев, мне же был уготован жалкий жребий неудачника, слюнтяя, труса, помирающего в конце третьего акта в каком-нибудь трухлявом сарае от заворота кишок, насморка, укуса ядовитого марсианского комара или ещё чего-нибудь в этом духе. Только теперь я до конца прочувствовал, почему мой друзья держали меня в неведении относительно чудес планеты Арис. Они знали, здесь, в кошмарных дебрях реальности и воображения, в хитросплетениях сказок, фантазий, бытовых драм, ковбойских боевиков и уголовной хроники погибнет Тимофей Авоськин, найдёт свой скорый и бесславный конец. Эх…

— Погоди лапки поднимать, — сказал Степан, дружески похлопывая меня по спине. — Ещё не всё потеряно. Ты ведь тоже участвуешь в постановке спектакля, и от тебя кое-что зависит. Надо бороться, в первую очередь с самим собой! Так-то, старик. Напрягай извилины! Ну, а сейчас пошли спать. Утро вечера мудренее. Да, самое главное, для чего я читал тебе все эти лекции. Эту красотку, как её, Терзалию, выкинь из головы и думать о ней забудь! Теперь-то ты понял, что эта встреча с красавицей была завязкой действия, началом романа, в котором всем нам отведены какие-то роли, возможно, совсем не те, на которые мы претендуем. Понял? Нам и надо-то две недели здесь продержаться, пока ремонт не кончим. Уяснил?

Я кивнул, молча пожал Степану руку и уныло поплёлся в свою каюту. В каюте я свалился на кушетку, лёг на спину, заложил руки за голову и долго смотрел в потолок. На душе было горько и пакостно. Я попробовал уснуть, долго метался в постели, забылся уже где-то под утро, и мне приснилось лицо Терзалии Крис, её насмешливые горящие глаза звали куда-то в неизвестность, завораживали, дразнили…

Проснулся я от грохота падающих стальных листов, беготни роботов и громовых раскатов капитанского голоса. — Прохор ругался на трёх языках с представителем местных ремонтников. Кажется, они привезли ему какие-то детали в меньшем количестве, чем он заказывал.

Начинался капитальный ремонт звездолёта. И Степан, и Григорий, и робот Филимон, и даже кот Василий носились по коридорам с реактивным рёвом. Все были заняты какими-то срочными и сверхсрочными делами, один я слонялся по каютам и бесцельно курсировал между рубкой управления и кают-компанией. Чувствовал я себя совершенно лишним, обделённым и глубоко несчастным. Слабая надежда, что и мне найдётся во всеобщей суматохе какое-нибудь полезное занятие, правда, теплилась в моей душе. Чтобы не выглядеть отпетым тунеядцем, я предложил свои услуги Степану, но он сказал, что пока ему помощь не требуется и что я могу отдыхать и набираться сил. К штурману, а тем более к капитану, подойти в поисках работы я не решился, очень уж озабоченными они оба выглядели.

И чтобы хоть как-то убить время до обеда, я пошёл к себе в каюту, взял листок бумаги, карандаш и, расположившись в кресле, стал почти машинально рисовать какие-то линии и завитушки. При этом я столь же машинально мурлыкал себе под нос слова популярной одно время очень печальной песенки, в которой речь шла о юном звездолётчике, который поссорился со своей любимой перед дальним рейсом, а потом погиб где-то у чужой звезды при выполнении особо опасного задания. Песенка была просто душераздирающая, вполне гармонирующая с моим настроением, и когда я добирался до последнего куплета, в котором были такие слова: