Кристина Юраш - Венец Безбрачия, или А можно всех посмотреть?

«Ползернышка в день!» – отрекламировалась в голове Дюймовочка, пока я осматривала однушку, понимая, что предыдущие женихи готовили ее к дракону, последовательно и маниакально, уничтожая «лишнюю» мебель.

«Нумерация комнат начинается с хвоста дракона!» – гундосно заявила девушка, которая работает диспетчером. Пока в голове вертелись мысли о том, что придется брать кредит для того, чтобы прокормить дракона коллекторами, послышался стук в дверь.

Припав к глазку, как снайпер к прицелу, я внимательно рассматривала лестничную площадку, на которой стояла … моя мама.

– Светочка, – послышался мамин голос. – Открой.

Я открыла дверь, впуская маму с сумкой.

– Ох, Светочка. Беспокойно мне за тебя, – вздохнула мама, поднимая на меня глаза, пока я искала халат. – Вот чует мое сердце, что у тебя не все в порядке… Оголодала совсем!

Когда мама говорит, что ты оголодала, это означает, что сейчас тебе сварят лапши. Главное в этот момент, не подставлять уши.

– Послушай, Светочка, тебе уже тридцать лет! В твои года, я матерью была! – причитала мама, бросая первую горсть земли на мою личную жизнь. – Ты только вдумайся! Тридцать лет!

– Да, мам, – согласилась я, делая глоток чая.

Я вдумалась, глядя на собственную одинокую могилку среди берез, на которую падает сухой листик. Ей было тридцать лет. Это как раз то время, когда пора начинать откладывать деньги на похороны, ибо с такой зарплатой и с такими расценками, к столетнему юбилею я как-нибудь накоплю нужную сумму.

– Ну хоть сходила бы! – взмолилась мама, глядя на меня с такой надеждой, словно я в туалет все собираюсь, но никак не соберусь.

– Да, мам, – согласилась я, грустно улыбнувшись. Сходить я могу и в туалет, если что.

– Отметилась бы! Для галочки! – погрустнела мама. Извини, птичка, даже ради тебя я не смогу. Как бы я не уважала маленькую черную птичку, замуж ради нее не пойду.

– Нет, ну а что сидеть? – разглагольствовала мама, вздыхая так, словно мы тут за чашкой чая дружно хороним мою ушедшую… ой, усопшую молодость. – Чего высиживать? Тридцать лет! Еще немного и все, старость! А детей когда рожать? Вон, посмотри, все с колясками, счастливые, радостные! Понимаю, что у тебя не складывается, но ты сложись как-нибудь…

Отлично, я – женщина с компактными потребностями. Где-то на одинокой могилке среди берез была гравировка: «Загубленная молодость».

– Вот чует мое сердце, что он тебя бросил. Но ты присмотрись. Мало ли, вдруг у него друг есть? Холостой! Молодой! Красивый! Если есть – бери, хватай, тащи в постель, а там, разберемся! – вздыхала мама, вспоминая инстинкт холостяков собираться толпами и держаться вместе, чтобы никакая предприимчивая барышня, рыскающая в окрестностях не отбила от стада изголодавшуюся по борщам и ласке особь и не утащила в ЗАГС.

– Да, мам, – согласилась я, внимательно глядя на родительницу. – Ты все сказала?

– Да нет, доченька. Ты ведь сама понимаешь, что это – твой последний шанс, – меня ласково погладили по голове, пока я вертела в руках телефон.

–Да, мам, – я опустила глаза и улыбнулась. – Ну кто ж меня еще жизни научит, как не моя дорогая мамочка… Кто еще передаст мне бесценный опыт… Я попрошу тебя, дорогая мамочка, вместе с опытом передать мне искусство телепортации или умение пешком преодолеть четыреста километров за пару часов, потому что ты мне три минуты назад отписалась, что доехали отлично, встретили прилично, и вы решили остаться в гостях еще на неделю.

– Я что-то не поняла, – заметила мама, глядя на меня со знакомым выражением лица. – О чем ты?

– Да так, о своем. Я обязательно выйду замуж, причем как можно скорее! И если даже не выйду, то прыгну в постель к первому встречному, дабы забеременеть, – я с усмешкой посмотрела на маму. – Не хочу, чтобы на тебе закончился талант набирать мне сообщения, положив руки на стол. Вдруг он передается через поколение? Нельзя так рисковать!

Глаза матери округлились, я моргнула, а мамы уже не было. Чудеса. Ни мамы, ни печенья, ничего. Я молча переоделась, взяла деньги и пошла за хлебушком и сахаром.

– Бриллиантовая моя, – игриво заметил голос, когда я, шурша пакетом, вышла из магазина. – Давай погадаю! Всю правду скажу!

На меня смотрела седая цыганка, кутаясь в старую куртку, накинутую поверх грязного платья. Она внимательно изучала меня глазами-маслинами, притаившимися на смуглом, изборожденном морщинами лице.

– Ай, всю правду скажу! Денег не возьму! – акция невиданной щедрости в лице древнейшего кочевого народа, меня слегка смутила. – Ну-ка, милая, покажи мне свою ручку! Всю правду расскажу!