Роберт Блох - Рассказы. Том 3. Левша Фип. [Компиляция, сетевое издание]

«Будьте художником!» — гласило оно. И под ним изображение животного. «Достань мольберт и нарисуй этого хорька», — приглашала надпись. И в ней говорилось, что парень, который нарисует лучше всех, получит бесплатный курс искусства из этой школы по почте. Теперь я думаю, что палитра — это то, что у вас есть во рту, а кисть — это то, что у вас есть с законом. Но я рисую, и выигрываю курс, и каждый урок срабатывает. На самом деле я намного опередил уроки. Я купил масляные краски и начал работать три недели назад. Я бросил работу в «Сансет-Руф» и занялся живописью. На прошлой неделе я сделал около двадцати картин. И большой арт-критик, Винсент Ван Гоуг, случайно зашел ко мне и…

— Минуточку, — перебил я. — С каких это пор к тебе приходят такие парни, как искусствоведы? Ты не так популярен.

Скрилч улыбается.

— Популярен, так как я ответил на это объявление, — говорит он мне. — Я завоевываю друзей и влияю на людей повсюду. Поэтому они всегда прибегают, чтобы увидеть меня. Как бы то ни было, этот Ван Гоуг заскочил ко мне, взглянул на мои картины и сказал, что мне нужна вакансия.

— Говоришь, он искусствовед? — возражаю я. — Тогда почему он дает тебе советы, как врач?

— Ты не понимаешь. Он имеет в виду открытие — выставку моих картин. На самом деле у него есть спонсоры, и сегодня у меня в картинной галерее висит двадцать картин. Поэтому я надеваю халат и иду туда, на большой прием. Я стану знаменитым. Я отвечаю на правильные объявления.

К этому времени у меня немного кружится голова. На самом деле у меня так кружится голова, что я решаю спуститься в художественную галерею со Скрилчем и посмотреть, что все это значит.

По дороге я спрашиваю его о Жемчужине. Он даже не помнит ее имени.

— Я так популярен, — бормочет он. — Как говорится в объявлениях, у меня полно друзей и приглашений.

Я просто стону. Когда мы добираемся до картинной галереи, я снова стону. Потому что вижу картины Скрилча. Их двадцать штук, и они выглядят как две пары по десять ночей в баре. Никогда в жизни я не видел таких причудливых рисунков. Но здесь же есть большая группа светской публики, которые ходят и блеют над вещами. В основном они стоят вокруг большой картины в конце. Это — изображение двух золотых рыбок с лыжами, ожидающих трамвая на Северном полюсе во время ливня. Во всяком случае, это выглядит так, как мне кажется. Но не для группы людей.

— Смотри! — тявкает одна старушка. — Мне это напоминает Пикассо в его «голубой период».

— Голубой, леди? — говорю я ей. — Он должно быть готовился к самоубийству.

Старушка морщит нос и уходит. Я поворачиваюсь к Скрилчу.

— Что это за штука? — спрашиваю я и указываю на другую фотографию. — Как насчет этого? Похоже на кенгуру, идущего по канату над мусорной свалкой с мэром Ла Гардиа в сумке, читающим газету.

— Ты не понимаешь, — пожимает плечами Скрилч. — Это все сюрреализм.

— Ты и твой канализационный реализм, — фыркаю я. — Если хочешь знать мое мнение, единственное, что ты можешь вытянуть, — это деньги и дыхание.

Скрилч прикладывает палец к губам.

— Не так громко, — говорит он. — Здесь много важных людей. Они все очень впечатлены.

— Это депрессия, если хочешь знать мое мнение, — отвечаю я.

— Мне жаль, что тебе это не нравится, — говорит он мне. — Но, может быть, тебе больше понравится мое письмо.

— Письмо?

— Ну конечно. Я пишу великий американский роман. Ответил на объявление только на этой неделе. «Встряхните стариной и станьте Еще Одним Шекспиром! Просто отошлите этот купон и научитесь писать!» Итак, я только на третьем уроке, но вчера начал свой роман. Написана уже почти половина.

Я слушаю и у меня изо рта идет пена, как из пивного бочонка. И я не единственный.

Прямо за нами стоит маленькая толстая личность. Теперь этот тип похлопывает Скрилча по плечу и смотрит на него. Он носит пару толстых линз, в которых достаточно стекла, чтобы закрыть витрину магазина.

— Простите, — хрипит он. — Но разве не к Флойду Скрилчу, художнику, я имею честь обращаться?

— Верно.

— А не замечаете ли вы, что вы не только замечательный художник, но еще и литератор?

— Нет, я пишу всякую ерунду.

Маленькие выпученные глазки улыбаются.

— Неужели?

— Это еще не все, — вмешиваюсь я. — Он также пианист, светский лев, и еще спортсмен в придачу.

— Замечательно! — дышит тип с выпученными глазами. — Как бы мне хотелось провести психоанализ такого гения!

Затем он представился. Он оказывается не кем иным, как доктором Зигмундом, психиатром, более известным как Зигмунд Подсознания.