Игорь Маранин - Приключения Пирогова и Капустина [СИ]

— Нина Ивановна! — простонал Гоша. — Я до завтра не успею!

— Если постараешься, Пирогов, обязательно успеешь! — отрезала учительница. — Иначе я тебе за четверть двойку поставлю, понял?

И, заглянув в висевшее в холле зеркало, Нина Ивановна торопливо направилась к выходу из школы. Легкие школьные тапочки её стремительно обрастали кожей, превращаясь в изящные туфли на высоком каблуке, кофточка пошла пятнами, подстраиваясь под модный в этом сезоне тигрово-леопардный оттенок, а нанопарикмахеры из заколки в волосах торопливо сооружали вечернюю прическу. Пятница, как-никак… День дружеских встреч и свиданий.

— Доклад по живописи? — удивился Гарик Капустин, закадычный Гошин друг из параллельного восьмого «в». — До завтра? Да плюнь, все равно не успеешь…

— Я бы того-этого… плюнул, — понуро идя рядом с товарищем, заверил Гоша. — Подумаешь, двойка! А отец не-е-е… Он на пару в четверти никогда не плюнет. И Петровича я боюсь. У него, когда… того-этого… винтики за болтики заходят, он сразу тираном становится. Он же старше деда, этот Петрович! Отец на прошлой неделе заскочил на машине времени в четырнадцатый век эля попить, так Петрович такой шурум-бурум в доме поднял! А меня за двойку вообще убьет.

— Хватит ныть! — оборвал друга Капустин. — Из любой ситуации есть выход, думать надо!

Гоша тяжело вздохнул:

— Вот я и думаю… точно убьет Петрович.

Они шли через городской осенний парк, внимательно смотря под ноги и стараясь не наступить на крошечных искусственных муравьев, оттаскивающих с дорожек большие красные листья. На газонах между деревьями «муравьи» строили из листьев огромные фигуры доисторических саблезубых тигров, пещерных медведей и динозавров — к готовящемуся фестивалю под названием «Сквер Пермского периода». Были в парке и настоящие муравейники, безо всяких нанотехнологий, где жили так называемые городские мураши, особый подвид, научившийся телепортировать у своих электронных братьев нужные для строительства материалы. Стоило Гарику подумать об этом, как идея родилась сама собой.

— Разворот на триста шестьдесят градусов! — заявил он. — Бьём челом Аванесу, падаем ему в ноги и валяемся в них до победы жалости над разумом. Просим симулятор.

— Зачем нам симулятор? — удивился Гоша.

— Деревня! — весело сообщил Гарик. — Подключаемся в картинной галерее к залу двадцатого века, и за пару часов ты больше академика знать будешь! Надо только убедить Аванеса, что мы для изучения физики берем, — это раз. И в галерее, что мы по заданию из школы, — два. И вообще, классно же! Никто ещё симулятор присутствия не использовал для того, чтобы попасть в выдуманный, а не реальный мир!

Переход был столь резким, что юным путешественникам невольно пришлось зажмуриться. А когда они открыли глаза, то обнаружили, что находятся в весьма странном мире. В мире, где нельзя сосредоточиться ни на одной детали: она сразу же распадается на множество маленьких точек разного цвета. Только издалека, с нескольких шагов можно было разглядеть, что оказались они в большой комнате со старинными шторами и красными стенами. За овальным столом пили чай пожилой господин с длинными седыми бакенбардами и женщина в темной одежде. Ещё была немолодая служанка, застывшая рядом с женщиной. В руках она держала нечто белое, но что именно — понять было невозможно. Больше всего Гошу поразило, что у этих людей совсем не было глаз. Так, легкие мазки, намек на органы человеческого зрения.

— Qui ici? — спросил мужчина, поворачивая голову на незнакомый звук.

Он действительно не видел, этот таинственный господин, сотканный из не смешиваемых между собой точек чистого цвета. Одна точка — один цвет.

— Кто здесь? — пришел чуть запоздалый перевод Симулятора.

— А вы кто? — невежливо, вопросом на вопрос, ответил Гарик, и Симулятор тут же преобразовал его ответ на французский язык.

— Мы — пленники пуантилизма, — ответила за господина женщина. — В 1886 году нас заманил сюда художник Поль Синьяк. Помню, это было чудесное утро, мы сидели за столом и пили чай, собираясь выехать на Елисейские поля, когда пришел Поль и попросил нас позировать для его новой картины. Он писал её два года! Два года его обаятельного плена, мягкой паутины слов, из которой невозможно выбраться, а потом…

— Тиффани! — оборвал её пожилой господин. — Хватит уже этих слезных романтических баллад! Мы оказались в дураках, и вот итог. И если молодые, судя по их голосам, люди соизволят оказать нам небольшую услугу, мы будем им весьма благодарны.