Сергей Песецкий: Записки офицера Красной армии

— Можете быть уверены — тут чисто, — сказала она. — А мыться можно в ванной комнате.

Она проводила меня в комнату около кухни. Там красивый умывальник и большая ванна. Посмотрел я на всё это и думаю себе: «Убить тебя надо на месте за всё это. Сколько же наших братьев, рабочих и крестьян, поумирало с голоду, чтобы ты, паразитка, могла наслаждаться в такой ванне!» Но я ей тогда сказал:

— Все нормально. Пулемёт посложнее будет, и с этим разберёмся. А ваша ванна это глупость!

Пошёл я в свою комнату и давай всё рассматривать. Но ходить было неудобно, мешали ковры. Я вышел на балкон. А там полно цветов в горшках. Смотрю я на город. Стемнело. Слышу, как наши бойцы «Катюшу» поют. Ну и я им подтянул. А потом как засвистел, так мне печально стало. И Дуняшка вспомнилась. Какой была, такой и осталась, но всё равно баба и хорошо мне с ней было. Решил я ей письмо написать. Пошёл я в комнату, включил свет и настрочил моей симпатии такое вот письмо:

23 сентября 1939 года.

Город Вильнюс.

Моя любимая Дуняшка!

Пишу тебе это письмо из самого центра польского, буржуазного логова. Мощным ударом нашего несокрушимого, красного кулака мы сокрушили польских, фашистско-капиталистических генералов и освободили от буржуазного гнёта стонущий в когтях тиранов польский рабоче-крестьянский люд и все иные народности, безжалостно угнетаемые и эксплуатируемые кровожадными панами.

Я шёл во главе всей Красной Армии и бил фашистов и их холуев, пока они не бросились бежать. Живу я в красивом доме, хозяин которого — капиталист, сбежал. Здешние буржуйки наносили мне цветов и застелили всю комнату коврами. А всё это от страху. Каждый день плаваю в ванне. Ванна — это такая большая лохань, из железа, в которую наливают воду и человек целиком, даже с ногами, может в неё поместиться.

Можешь гордиться своим Мишкой, который, гордо шагая под знаменем Ленина-Сталина, смёл на века зверское сопротивление польских захватчиков и освободил все, стонущие в кандалах, народы.

Писать мне можешь в Вильнюс, какое-то время мы ещё будем тут. Мой точный адрес на конверте.

Крепко жму твою руку, с комсомольским приветом.

Лейтенант героической Красной Армии, Михаил Зубов.

Я закончил письмо, разулся, чтобы не зацепиться за ковёр, и прохаживаюсь, «Трёх танкистов» насвистываю. Тут слышу, кто-то в дверь стучит.

— Войдите, — говорю.

В комнату зашла девочка лет десяти. Хитрая такая. Сразу видно, буржуйское отродье. Глазами так и зыркает по углам. Наверное шпионить её прислали, чтобы посмотрела, чем я занимаюсь.

— Мамочка, — говорит она, — приглашает вас на чай.

Я думаю, идти, не идти? Но пошёл. Было интересно посмотреть, как буржуйки чай пьют. Прихожу значит я в их столовую. Вижу, белая скатерть на столе лежит, а на ней полно разной драгоценной посуды. На столе лежит сыр, молоко в кувшинчике, какие-то копчёности, в сахарнице сахар насыпан. Только хлеба было мало. Тогда я сказал: «Подождите минутку». И вышел. Вернулся в свою комнату и думаю: «Взять кило хлеба, или всю буханку?» Но может много сожрут? И мне тоже есть захотелось. Взял я огромную буханку, принёс к ним и положил на стол. «Это, — говорю, — для всех».

— Но зачем? — спрашивает одна. — Хлеба у нас много, только мы не режем весь, чтобы не засыхал.

— Ничего, — говорю я. — Не стесняйтесь и ешьте сколько хотите. Мне по карману купить хоть две такие буханки!

Они посмотрели друг на дружку. Вероятно дивятся моей щедрости. Налили мне чаю… Ну, ничего, разговариваем. Та, что хорошо владеет русским (Марией Александровной зовут), угощает меня: «Пожалуйста, сыра! Колбаски! А чего масло на хлеб не мажете?»

— А где масло? — спросил я.

Она пододвинула мне такое специальное блюдце с крышкой, а в нём лежит что-то жёлтое как воск. Тогда я говорю:

— А, так это и есть масло! Мне мама рассказывала, что когда-то у них тоже масло из молока делали.

Начал я это их масло на хлеб намазывать. Но неудобно. Оно только скатывается. Его бы лучше ложкой есть, а не намазывать. Тогда я взял себе кусочек колбасы. Но так тонко буржуйки нарезали. Видно скупые.

Ну, ничего. Беседуем. Я спрашиваю её, кого как зовут? Мария Александровна на одну показывает и говорит: «Пани Зофия». А другая оказалась пани Стефания.

— А как малую зовут? — спросил я.

— Андзя.

— А почему не пани Андзя?

— Потому что детей у нас зовут только по имени. Когда подрастёт, то будет панна Андзя.

«Естественно, — подумал я, — её могут выучить только фашисткой и врагом трудового народа. Тоже сделали бы из неё гадину, если бы наша советская власть не пришла! Теперь кончатся эти панские штучки!»