Дмитрий Емец - Таня Гроттер и молот Перуна

– Зачем же ломать? Я же не лопухоидный спецназ. Я могу войти и по-культурному! – удивился Ягун.

Он повернулся спиной, произнес «Туманус прошмыгус» и прошел сквозь закрытую дверь в комнату.

Поклеп и Медузия уставились друг на друга.

– Тэк-с! Запрещенное заклинание! Ничего себе светленькие! Думаю, Сарданапалу будет любопытно об этом узнать, – с затаенным торжеством сказал Поклеп.

– Не делайте поспешных выводов! – сухо оборвала его Медузия.

Дверь со щелчком открылась. Оказавшись с той стороны, Ягун повернул замок, и Медузия с Поклепом прошли внутрь. Четверокурсники ломанулись было следом, но дорогу им преградили циклопы, обожавшие «не впущать» еще больше, чем «не выпущать».

Комната Лотковой казалась пустой… Аккуратная стопка учебников на столе, застеленная кровать. Вместо подушки мягкая игрушка-черепаха из лопухоидного еще мира. Лампа из громадных южнорусских светлячков, зажигавшаяся вечером в одно и то же время – подарок Ягуна на Иванов день. Горела она всегда ярко, зато погасить ее до рассвета не было никакой возможности – приходилось набрасывать платок. В углу рядом со шкафом – пылесос, украшенный множеством фенечек, амулетов и талисманов.

Ягун недоуменно оглядывался. Он был уверен, что застанет Катю здесь и что она в беде. Еще в классе он ощутил ее сильнейший призыв. Сейчас же оказалось, что он ошибался.

– Тут никого нет!.. Но где же она? Действительно, странно… – сказала доцент Горгонова.

Внезапно из шкафа донесся неясный звук. Медузия толкнула дверцу. На сброшенных с вешалок свитерах и юбках, закрыв лицо руками и раскачиваясь вперед-назад, сидела Катя Лоткова. Медузия о чем-то спросила ее. Лоткова не ответила и только стала раскачиваться быстрее.

Доцент Горгонова силой отняла ее руки от лица и невольно вскрикнула. Она была не готова к тому, что ей пришлось увидеть. И никто не был готов. Лицо Кати бороздили морщины. Зубы были желтыми и редкими, под глазами – мешки. Но страшнее всего было смотреть на волосы… Они были абсолютно седые и истончившиеся, как у очень старого человека. Даже Медузия, которой много чего довелось повидать на своем веку, едва удержалась от крика.

– Он… я проснулась, а он стоит у кровати с золотыми усами. Ухмыляется, а в руках молот, – невыразительным, каким-то обесцвеченным голосом сказала Лоткова.

Увидев Ягуна, она поспешно отвернулась и уткнулась лбом в стенку шкафа. Ее худенькая спина содрогались от слез.

– Мамочка моя бабуся! Да что же это! – растерянно сказал Ягун.

Катя продолжала плакать.

– Уйди. Они пусть останутся, а ты уйди! – крикнула она.

Ягуна захлестнула жалость.

– Неужели ты думаешь, что я тебя из-за красоты… Вот еще ерунда какая!.. Да ты и сейчас лучше всех. Пошли, бабуся что-нибудь придумает. И забудь – ерунда это все, – отрывисто сказал он.

– Нет, уйди, уйди… Я не хочу, чтобы ты видел!.. Все уйдите!.. Я не хочу, ничего не хочу!.. Все! – плакала Катя, пряча лицо.

– Народная мудрость – простая, как табуретка, гласит: когда хочешь, чтобы ушли все, проще уйти самой. Садись на пылесос – я все сделаю!

Ягун решительно отодвинул замешкавшегося Поклепа, распахнул раму, завел аккуратный лотковский пылесосик и через окно, чтобы не видели те, что остались в коридоре, повез Катю в магпункт. Это было еще одно нарушение школьных правил, но о нем никто уже не вспомнил. Даже у завуча хватило ума воздержаться от комментариев.

– Третья жертва! У Склеповой отняли магию, у Гломова – силу, у Лотковой – красоту… Если Сарданапал и теперь не произнесет заклинания, то я даже и не знаю, – пробурчал он.

Четвертый курс, столпившийся в коридоре у дверей комнаты Кати Лотковой, изнывал от любопытства. Увидеть, что происходит внутри, было невозможно – все закрывали рыхлые животы и круглые бороды циклопов. У каждого из них в глазах светилась такая самозабвенная глупость, что связываться с ними было просто опасно.

Уроки были сорваны. О занятиях никто больше и не вспоминал. Преподавателям было не до того. Один Безглазый Ужас готов был сейчас читать свою лекцию, но поскольку он вообще не различал живых и мертвых, то его любимой историей было следующее: он гулял как-то по полю брани, где лежало десять тысяч убитых солдат и около трех тысяч мертвых лошадей. «Я выл, я рыдал, я разбрасывал свои внутренности! Я был в ударе! Я рассказывал о Потусторонних Мирах – и вообразите: ни одного глупого замечания! Ни одной неуместной реплики с места! Не то что у нас в Тибидохсе!» – тронуто говорил Ужас.