Терри Пратчетт: Платье цвета полуночи

О да, Тиффани отлично представляла себе разговоры в пабе, а тут и пиво подключилось, и люди начали вспоминать, где там по сараям висят все эти штуки, которые не оружие. Каждый мужчина — король в своём маленьком замке. Все об этом знают — по крайней мере, все мужчины, так что в чужие замки ты свой нос не суёшь и в тамошние дела не мешаешься, пока из замка не начнёт пованивать, а тогда приходится что-то с этим делать, пока все окрестные замки не обрушились. Господин Пенни был одним из мрачных секретов округи, но теперь тайное стало явным.

— Я — ваш единственный шанс, господин Пенни, — промолвила Тиффани. — Бегите прочь. Хватайте что сможете и бегите не мешкая. Бегите туда, где про вас никогда не слышали, а потом ещё чуть подальше, на всякий случай, потому что я не смогу их остановить, вы понимаете? Лично мне всё равно, что станется с вашей жалкой тушей, но мне не хотелось бы, чтобы хорошие люди превратились в плохих, запятнав себя убийством, так что улепётывайте-ка вы через поля, а я, так и быть, позабуду, в какую сторону вы двинулись.

— Ты не можешь выставить меня из моего собственного дома, — пробормотал он с пьяным упрямством.

— Вы уже потеряли дом, и жену, и дочь… и внука, господин Пенни. Нынче ночью никто за вас не вступится. Я всего лишь предлагаю вам жизнь.

— Это не я виноват, а пойло! — заорал Пенни. — Это всё по пьяни вышло, госпожа!

— Но вы пили пойло, и снова пили пойло, и снова, и ещё раз, — напомнила Тиффани. — Вы пили пойло весь день на ярмарке, а вернулись только потому, что пойлу захотелось баиньки. — В сердце Тиффани ощущала лишь холод.

— Ну, виноват!

— Этого недостаточно, господин Пенни, этим вы не отделаетесь. Ступайте прочь и исправьтесь, и тогда, может быть, когда вы вернётесь другим человеком, люди, глядишь, не побрезгуют поздороваться с вами или хотя бы кивнуть.

Тиффани неотрывно следила за его взглядом: она знала этого человека. Внутри у него всё кипит. Ему стыдно, он растерян и разобижен, а в таких обстоятельствах все Пенни мира бьют не раздумывая.

— Пожалуйста, не надо, господин Пенни, — предостерегла Тиффани. — Вы вообще представляете, что с вами будет, если вы поднимете руку на ведьму?

«С такими-то кулачищами ты, пожалуй, уложишь меня одним ударом, вот почему я намерена хорошенько тебя запугать», — подумала она про себя.

— Это небось ты на меня лютую музыку натравила?

Тиффани вздохнула.

— Музыкой никто не управляет, господин Пенни, вы сами это знаете. Музыка рождается сама собою, когда люди решают, что сыты по горло. Никто не знает, с чего она начинается. Люди просто переглядываются, встречаются глазами друг с другом, коротко кивают, а другие люди это видят. Другие люди перехватывают их взгляды, и так, очень медленно, начинает звучать музыка, и кто-нибудь хватает ложку и колотит ею по тарелке, а кто-то ещё уже стучит кувшином по столу, и башмаки притопывают об пол, всё громче и громче. Это звук гнева, этот звук дает понять: людское терпение иссякло. Вы хотите встретиться с музыкой лицом к лицу?

— Думаешь, ты тут самая умная, да? — прорычал Пенни. — С этой своей метлой и чёрной магией, раскомандовалась тут обнаковенными людями…

Тиффани испытала невольное восхищение. Вот перед нею человек, у которого в целом мире не найдётся ни единого друга, он весь обляпан собственной блевотиной, и — Тиффани принюхалась: да, точно, низ ночной рубашки пропитан мочой — и однако у него ещё хватает глупости огрызаться.

— Не то чтобы самая умная, господин Пенни, просто поумнее вас. А это не так сложно.

— Да ну? Смотри, не ровен час доумничаешься. Соплюха мелкая, а туда же, в чужие дела нос суёт… Что ты станешь делать, когда музыка придёт за тобой, а?

— Бегите, господин Пенни. Убирайтесь отсюда. Это ваш последний шанс, — убеждала Тиффани. И, скорее всего, не ошибалась: в гвалте уже можно было расслышать отдельные голоса.

— Не позволит ли ваше величество человеку хотя бы башмаки надеть? — язвительно осведомился Пенни. Наклонился за ними — башмаки стояли под дверью. Однако прочесть господина Пенни не составляло труда — как малюсенькую книжицу с захватанными страницами, где вместо закладки — кусок сала.

Он выпрямился, размахивая кулаками.

Тиффани шагнула назад, перехватила его запястье — и выпустила боль. Дала ей стечь вниз по руке, оставляя после себя лёгкое покалывание, в сложенную чашечкой ладонь, а из ладони выплеснула в господина Пенни всю боль его дочери за одну секунду. Его швырнуло через кухню и, должно быть, выжгло в нём всё, кроме животного страха. Он врезался в шаткую заднюю дверь, как бык, проломил её и исчез в темноте.