Александр Матюхин: Миллион лун

— Викторович слушает… да, я… Откуда?.. А дверь? Кто отпер дверь?! Колесникова? Зараза! Я же тыщу раз предупреждал, ну, сколько можно, в конце концов?! Что вам, руки поотрывать что ли?.. Ладно, успокаивайтесь, Гала Иванована, сам разберусь… Как, как, поднимусь и разберусь… да, прямо сейчас. Немедленно.

Игнат Викторович швырнул трубку на рычаг и обратил в мою сторону мгновенно налившееся красным лицо:

— Работа! — проворчал он, — скажите мне, э-э-э?..

— Артем, — сказал я, — Дьячков.

— Скажите мне Артем одну вещь. Я, знаете ли, обязан спрашивать у всех новичков. Вы действительно хотите работать в нашей гостинице? Ну, то есть, по настоящему, не просто так, на пару месяцев забрели, чтобы выспаться и отдохнуть. Готовы остаться, что бы ни случилось?

— А что у вас может случиться?

— Нам нужны работники, — сказал Игнат Викторович очень серьезным тоном, — но у нас всегда что-нибудь случается. Просто скажите мне — согласны выйти на работу прямо сейчас, или нет?

— Подъемные дадите? — вконец обнаглел я.

Игнат Викторович неопределенно хмыкнул и грузно встал из-за стола:

— Пойдемте со мной, Артем. А потом поговорим о подъемных.

Мы вышли из кабинета в широкий пустой коридор. В коридоре почему-то пахло котлетами, видно, где-то неподалеку располагалась гостиничная столовая. Я набрался смелости во второй раз и спросил:

— Вы вспомнили Антона?

— Нет. Не вспомнил. — Сказал Игнат Викторович, — Но вы мне понравились, Артем.

И пошел по коридору к лестнице.

Бывать внутри гостиниц мне раньше не приходилось. Не тот социальный уровень. Да и повода не было. Со слов одного моего знакомого, гостиницы нужны только в двух случаях — если ты приехал в другой город и не знаешь, где бы переночевать, и если нужно найти местечко, где можно изменить жене с представительницей противоположного пола. Из родного города я выезжал всего два раза, еще в детстве, а жене, между прочим, ни разу не изменял. Так что, с гостиницей в моей жизни не случилось…

Почему-то я был уверен, что увижу просторные коридоры с коврами на полу и лампами дневного света на потолке. Скорее всего, все отделано под «евроремонт», радует глаз и удивляет… Действительно, удивило. Лампы дневного света отсутствовали, зато в нишах вдоль стен стояли странные устройства из мутного, непрозрачного стекла, разгоняющие тени по углам мягким светом. Казалось, свет лился не изнутри, а от самих стекол.

Вместо ковров на полу лежал обыкновенный линолеум, сморщенный местами, затертый до белых пятен, желтоватый и совершенно непривлекательный. А еще царила удивительная прохлада, хотя за стенами гостиницы поджидал самый разгар лета. Причем, как я ни смотрел по сторонам, обнаружить кондиционеры так и не удалось.

Кабинет Игната Викторовича находился на первом этаже, слева по коридору, в пяти шагах от скромного на вид холла. Кстати, для гостиницы подобной величины холл был еще и чрезвычайно мал. Ни регистратуры, ни столов, ни стульев, только у самой двери стоит одинокая кадка с пальмой, и табуретка, перегораживающая вход. Когда я заходил в гостиницу, табуретки не наблюдалось… Ага, впускать тут впускают, а вот выпускать… Я усмехнулся: «Коварные обитатели гостиницы похищают стажеров, заманивая их объявлениями в газетах и рекламой по телевидению». А что они делают с бедными стажерами — и подумать страшно…

— На лестнице долго, — оценил Игнат Викторович и направился к лифту. Я поспешил за ним, ожидая от лифта еще каких-нибудь странностей. Но лифт оказался удивительно скучным, обыкновенным, совершенно чистым, и с лампой дневного света наверху. Мы поднялись на третий этаж, коридор которого был огорожен от лестницы дверьми с мутными зелеными стеклами, и сразу же столкнулись молоденькой блондинистой девушкой. Одета она была во что-то воздушно-легкое, ввиду чего глаза непроизвольно опускались туда, куда приличным молодым людям смотреть не положено, а уж затем стыдливо поднимались на лицо, кстати, довольно симпатичное…

Девушка рыдала. Громко. Навзрыд. Слезы стекали по блестящим щекам, вслед за тушью, оставляющей неровные дорожки на милом личике.

Мне сразу же захотелось обнять ее и успокоить, погладить по пышным светлым кудрям. В крайнем случае, сказать что-нибудь одобряющее. Рыдающие девушки вообще всегда вызывают во мне чувство жалости. Правда, придумать слова одобрения я не успел.

— Юлик! — рявкнул Игнат Викторович, да так, что я подпрыгнул от неожиданности, — кто разрешил открывать тринадцатый?!