Ольга Лукас - Тринадцатая редакция. Модель событий

— А, точно! — наконец-то по-настоящему вспомнил Лёва. — У нас во дворе все вам завидовали. Но однажды мой папа услышал, как мы по очереди пытаемся вашим голосом сказать «Здравствуйте, товарищи!», и отругал нас за то, что мы верим во всякую антинаучную чепуху. Сказал, что за того мальчика из телевизора говорит какой-то дядя, ну, как за Хрюшу и Степашку говорят актёры. И что нам бы лучше делать уроки, и тогда, может быть, мы прославимся, когда вырастем большими.

— И вы, конечно, послушно шли делать уроки? — усмехнулся мальчик, который говорил басом.

— Я не шёл. Я ходил лёгкой атлетикой заниматься, потому что на борьбу меня не брали — говорили, маленький очень, трудно найти противников в одном со мной весе.

Лёва сам не понимал, почему он рассказывает об этом первому встречному — да ещё и носителю! Но было в нём что-то располагающее к откровенности — совсем как в Шурике, когда тот напяливает маску Попутчика и начинает внимательно слушать очередного клиента.

— Атлетика... — мечтательно закатил глаза носитель. — Здорово, наверное. Я ни в какие кружки не ходил. Куда бы я ни пошёл — везде меня узнавали, занятия останавливались. Даже в школе я иногда срывал уроки просто самим фактом своего присутствия, пока меня в специальную школу не перевели.

— В школу для знаменитостей? — уточнил Лёва.

— Для детей не самых обычных родителей, — уклончиво ответил носитель. — Тамошний народ видел и не таких, как я. А меня до сих пор узнают.

— А вам это нравится, похоже.

— Нравится? Нет, не нравится. Но и не трогает уже давно. Если бы нравилось — разве бы я сидел здесь, в углу, в зале для некурящих? Занял бы лучшее место воон там, видите, у окна — когда я пришел, там было ещё свободно, — и смолил бы в своё удовольствие. Вы, наверное, не курите, вам не понять, как неловко бывает, когда...

— Я не курю? — возмутился Лёва, вытаскивая из карманов весь свой курительный арсенал. — Ещё как курю. Просто там места не осталось совсем.

— Ой, какая этикетка интересная, выпуклая, — вдруг оживился его собеседник. — Я собираю спичечные коробки уже много лет, но такого чуда ещё никогда не видел.

— Это мне в одном клубе подарили на презентации.

— Слушайте, а переподарите этот коробок мне? — заискивающе улыбнулся мальчик, который когда-то говорил басом. Сейчас он был особенно похож на ребёнка: Лёва даже вспомнил одну музыкальную передачу, в которой этот мальчик совершенно самостоятельно объявлял номера, непринуждённо шутил с взрослыми артистами и прекрасно держал зал.

— Сейчас, только одну спичку себе на память оставлю, — засуетился Разведчик. Датчик уже был у него в рукаве: положить его в коробок будет очень просто.

— Да спички мне и не нужны, мне нужен сам коробок, — заулыбался носитель. — Всё-таки как полезно быть знаменитостью! То коробки спичечные дарят, то бесплатно обедами кормят. Вам ведь правда не нужна эта вещь, я ведь её у вас не выпросил, верно, вы мне её сами отдали?

— Конечно сам. И с огромным удовольствием! — с облегчением выдохнул Лёва, сгребая со стола сигареты и зажигалки и распихивая их по карманам. — Вы извините, мне теперь нужно идти, я на работе уже должен быть.

— Надо же, я и не знал, что это в принципе технически возможно! — не слушая его, ворковал носитель, нежно поглаживая указательным пальцем левой руки спичечный коробок, начинённый датчиком.

Лёва выскочил на улицу; боль исчезла, будто её и не было, зато снег пошёл опять, но хотя бы утих ветер, и можно было закурить, забыть о пережитом, расслабиться. Теперь, даже если он немного опоздает на летучку, никто не придерётся: работа сделана, сделана чисто, носитель ничего не заподозрил и сам, своими руками, взял контакт.

Если другим сотрудникам Тринадцатой редакции всегда приходится выслушивать нотации Константина Петровича на предмет того, что отлучаться с работы можно только по предварительной договорённости со всеми коллегами, с письменного разрешения шефа и так далее, то Лёве его внезапные исчезновения сходят с рук. И даже не потому, что господин коммерческий директор побаивается пудовых кулаков Разведчика: да, он их побаивается, — но, когда дело касается нарушения трудовой дисциплины, он становится бесстрашен и непоколебим. Просто Лёва, как всем доподлинно известно, находится в некоторой мистической зависимости от носителей: если ухо предупреждает его о том, что клиент рядом, то ноги ещё задолго до этого приносят в нужный квадрат. Получается, что он вроде как не по своей воле сбегает с работы, а бредёт себе потихонечку на зов очередного бедолаги, попавшего в сети своего иссушающего душу желания. Даже Наташа не может понять, как это у Лёвы получается. Сама она никогда заранее не чувствует, что ей предстоит встреча с носителем, и каждый раз пугается своей странной реакции: капризного раздражения, переходящего в тупую злобу.