Екатерина Федорова - Способ побега

Только сейчас, оглянувшись на гудок, Тимофей обратил внимание на сидевшего за рулем водителя.

Над высокой спинкой заграничного сиденья виднелся затылок в высоко взбитых каштаново-серебристых кудряшках, заколотых сверху россыпью мелких зеленоватых жемчужин. И ушко тоже виднелось — маленькое, алебастрово-белое, словно выточенное из мрамора. И хотя никаких отличий от нормального земного уха в этом органе не было, просто не наблюдалось, но совершенство формы — а также полное отсутствие каких-либо складочек на коже под ушком и ниже, кои всегда найдутся у обычной женщины — выглядело абсолютно не полюдски. И наводило на мысли о нездешнем происхождении. Женщина… то бишь эльфесса, дама эльфийской породы?

И Тимофей, заинтригованный и заинтересованный, переключился на наблюдение. По салону, обитому черным велюром в печальную и мелкую коричневую полосочку, плыл тем временем аромат цветов. Каких именно, Тимофей разобрать не мог, но складывалось впечатление, что цветы эти растут не здесь, не на Земле. Пахло со страшной силой — обворожительно и изумительно. Аж в носу защипало…

А Леха продолжал пребывать в состоянии полной прострации, не реагируя даже на женскую особь впереди — что для него было совершенно несвойственно. Видно, и впрямь — собственные похороны начали мерещиться мужику.

Машина, сдержанно пискнув тормозами, подкатила по наклонному пандусу ко входу в ресторан — один из лучших в городе (о чем Резвых, правда, знал только по слухам). Вигала вывалился на чистенький, словно шампунями промытый асфальт, Тимофей выскочил следом и предупредительно подержал дверцу. Браток с горестной миной продолжал сидеть неподвижно, причем не где-нибудь, а в отделении для гроба, откуда сэнсэй, ухмыльнувшись, и выволок пригорюнившегося, прямо как на собственных похоронах, Леху.

А с водительского места выпорхнула мечта поэта — очаровательная дива на ладонь выше Тимофея, в платье бледно-зеленом с длинным подолом, стекающим до щиколоток и оканчивающимся там целым хороводом из складок. В ней было что-то от ожившей статуи — исключительное совершенство оголенных кистей и запястий, изящные линии рук под широкими рукавами, отточенность профиля и нечеловечески правильной высокой фигуры, которую платье облегало так, как других не облегают и наряды, сшитые самыми лучшими кутюрье…

Вигала, нахал, даже и не подумал представить их даме. Вместо этого верзила эльф, не оглядываясь на оставшихся сзади людей, бодро зашагал к стеклянным дверям бывшего питейного заведения.

Впрочем, вполне возможно, что эпитет «бывшее» здесь был неуместен — ибо кто его знает, как и в каких размерах пьют в нем нынче эльфы и прочая нечисть. Уже от дверей эльф нетерпеливо помахал в их сторону рукой и буркнул с осуждением в голосе:

— Ну, чего возитесь? Или сытые?

И он торопливо исчез в дверях, так и не познакомив Тимофея с очаровательным видением из катафалка.

В отличие от Вигалы рослая мечта поэта осталась в дверях, поджидая людей. Тимофей, подпихнув Леху в бок, пошел следом. С замиранием в груди вглядываясь в лицо, исполненное одновременно и совершенства и странного веселья.

— Мриф, — воркующим голосом проговорило кудрявое создание, — это мое имя, так что разрешите представиться. И разрешите сообщить вам, что король Михраэль попросил именно меня приглядеть за тем, как вы будете отдыхать в нашем мире…

— В вашем?! — возмутился Леха.

И сделал до ужаса мужественное лицо, одним глазом при этом косясь в сторону красивой девицы со странным имечком — Мриф.

Имя звучало как клекот орлицы.

Девушка изобразила смущение, на взгляд Тимофея, слегка притворное. А затем покосилась в сторону скромного тренера по тюк-до смеющимся серебряным взглядом. Почти таким же, как у эльфа Вигалы. Но не в пример более нежным.

— Э-э… мне сказали, что теперь этот мир — наш. Король Михраэль даже особенно посоветовал при разговоре с вами упирать на это обстоятельство, сказав, что вам к этому следует привыкать…

— Король Михраэль, э-э… несколько поторопился, — неопределенно высказался Тимофей.

Что-то дрожало в душе при каждом взгляде на эльфийскую красотку, как заячий хвостик.

Леха, в отличие от Тимофея, выразился более жестко — в полном соответствии с разговорной этикой того культурного слоя, из которого происходил:

— Нет, ну что ты гонишь, а?! Ваш пахан…

— Кто? — изменившимся голосом переспросила Мриф, переступив с ноги на ногу, поменяв позу. В голосе, в котором прежде звучали колокольчики, теперь зазвенели льдинки. И взгляд сделался колючим.