Мария Заболотская - И. о. поместного чародея

Томясь в духоте своей комнаты во время очередного наказания за очередной проступок, я разработала план действий, затем провела некоторую подготовительную работу и приступила к воплощению своего замысла в жизнь. Если бы не жара, я бы даже испытывала от этого удовольствие. Охотиться на гарпию было куда интереснее, чем прясть кудель или перебирать чечевицу в кладовой.

Мой план включал в себя такие составляющие: самая старая курица, привязанная за ногу около курятника; кусок рыболовной сети, украденной мною вчера вечером из пруда; увесистое полено.

Ясно, что мои намерения по отношению к гарпии были самые что ни есть кровожадные.

После обеда я забралась на крышу курятника, положила рядом с собой сеть с поленом и принялась ждать. Несмотря на тень от старых тополей, растущих у нашего двора, мне было очень жарко. Казалось, что подо мной кто-то развел костер и полусгнившая солома, покрывающая крышу, вот-вот начнет тлеть.

Гарпия, словно издеваясь, не показывалась.

Курица от жары совсем оглупела, наполовину закопалась в песок, вяло подгребая под себя пыль лапами, и выглядела настолько малоаппетитно, что на нее даже трупоед бы не позарился. Я тоже разомлела, растянулась на животе и боролась со сном из последних сил. Тут окно кладовки, выходящее во двор, распахнулось настежь, и зычный голос моей бабушки нарушил сонно-мертвую тишину двора:

— Каррен, где твое платье с воротником?!

Меня от возмущения даже подбросило вверх. Все подготовительные работы насмарку!

— Ну что ты кричишь?! — заорала я в ответ. — Я же в засаде!

Голова бабушки, увенчанная сложной и крайне туго заплетенной косой, повернулась в мою сторону.

— Что за тон, юная дама? — назидательно промолвила она. — Разве так подобает разговаривать со старшими? Особенно с бабушкой, которая может всыпать розог?

— Извиняюсь, — буркнула я.

Это было сказано только ради проформы — выбить из меня искреннее извинение было не так просто. Но в тоне бабушки я не уловила той пресловутой ноты, которая заставила бы меня отнестись к ее словам серьезно. Соответственно и она не обратила внимания на явно наглый тон моего извинения.

— Где то платье, что я сшила осенью? — повторила свой вопрос бабушка.

— В ларе, что под старым тюфяком в полоску, — ответила я. — А что такое?

— Ах да… — И голова бабушки тут же исчезла из оконного проема.

Я заподозрила неладное:

— Бабуля, зачем тебе платье?

Ответа не последовало. До меня донесся глухой шум падения чего-то большого, но мягкого, затем грохот откинутой крышки, скрип заржавевших петель и громкое бабушкино чихание. Из окна чинно выплыла сизая тучка пыли, вспыхивающая редкими искорками в солнечных лучах.

Но меня уже нельзя было сбить с толку. Платье, о котором шла речь, я надевала всего единожды, когда бабуля заставила меня посетить службу в местном храме в качестве наказания за разбитое фарфоровое блюдо, бережно хранимое в память о какой-то бабушкиной кузине. Оно — платье, не блюдо — было темно-синего цвета, по подолу украшено несгибаемым рюшем, в который словно проволоку вставили, а рукава — о ужас! — имели форму фонариков. Я отчетливо помнила, как кусался кружевной воротник, заставляя меня ерзать на жесткой деревянной скамье, как косились на меня остальные добропорядочные прихожане и как тогда я возненавидела и храм, и платье, и все человечество. Больше случаев надеть это орудие пытки не представилось, чему я была только рада. Но теперь платье зачем-то понадобилось бабушке! Неужели меня снова ждет поход в храм? Но за что?!

— Бабушка, ответь мне! На… для чего тебе понадобилось платье?! — В то время я частенько сквернословила, приводя бабушку в состояние сильнейшего гнева, поэтому приходилось следить за своей речью.

В окне вновь показалась бабушкина голова, припорошенная пылью. Она принялась деловито трепать мятую синюю тряпку, в которой я без труда узнала то самое платье. Работу эту она выполняла весьма сосредоточенно, из чего я сделала вывод, что мой вопрос она прекрасно расслышала.

— Бабушка, — мрачно позвала я ее, постаравшись вложить в свой голос оттенок угрозы.

Она еще немного потрепала платье, придирчиво осмотрела его и покачала головой. Затем поковыряла пальцем пятно на подоле — в кладовой водились мыши — и вновь принялась исследовать мерзкое одеяние. И лишь когда мои глаза от сдерживаемого крика стали круглыми, как у филина, она снизошла до ответа.

— Завтра мы отправляемся в Изгард, — сообщила мне бабушка, словно это было самой обыденной новостью в мире. — Нас подвезут в Артанд, к почтовым дилижансам. Твоего дядю Бернарда я уже предупредила, он ждет нас.