Василий Вялый - Пейзаж с видом на кладбище

По дороге домой я поклялся себе в том, что каждый вечер буду приходить к Виталию, но не с таким скорбным и унылым видом, а с бодрым и жизнерадостным. Буду рассказывать ему забавные истории, и мы выкурим одну на двоих сигарету, пряча ее неизвестно от кого в зажатой ладони – ведь мы со скульптором одного безумия люди.

Утром Калошина не стало. Он умер на руках у Людмилы, которая перед работой решила занести ему кое-какие продукты. Мы все собрались в мастерской скульптора и молча курили. Я уверен – каждый ощущал подлинное чувство утраты, такое непривычное для нас, могильщиков. За годы работы на кладбище смерть стала для нас повседневным событием, и каждого покойника мы воспринимали лишь как клиента. Зачастую незлобно подшучивали над усопшими, называя их не иначе, как пассажирами или жмуриками. Вась-Вась не единожды покрикивал на своих «виртуозов погоста», наставляя их перед работой:

– Вы играете на похоронах, лабухи, и лица у вас должны быть скорбные! – он морщился, заметив бодро-розовую физиономию Эдика, с которой практически никогда не сходила глуповатая улыбка. – Особенно это касается тебя, Эдуард, – свирепел руководитель оркестра, замахиваясь на альтиста футляром от саксофона.

Но теперь умер наш товарищ, и никто не знал как себя вести. Людмила, захлебываясь от плача, рассказывала о последних минутах жизни Виталия. Отходил он в мир иной тяжело, но смиренно и с достоинством. Силился что-то сказать, но не смог. Прохрипел на последнем своем выдохе и застыл.

Родственников у Калошина не было. Вернее, они, конечно, были, но какие-то очень дальние, и организация похорон и последующая за ними тризна их мало интересовали. Исполнять хлопотные и малоприятные обязанности: забирать тело из морга, везти на квартиру, а затем на кладбище, – естественно наше, – пришлось мне и Копылову.

Мне и раньше доводилось бывать в анатомическом театре, однако это было в студенческие годы, и запланированная экскурсия выглядела лишь как экзотическое приключение. Но и тогда мрачный полуподвал морга произвел на нас – будущих живописцев – гнетущее впечатление. Точнее, его неподвижно-обреченные обитатели, застывшие на холодном кафеле. Ленка Иванова, любившая писать готические картины, потеряв сознание, грохнулась на пол – реалистический жанр оказался сильнее ее больного воображения.

– Смотреть будете? – от воспоминаний меня отвлек санитар, облаченный в клеенчатый, с бурыми пятнами, фартук.

– Что? – переспросил я, и не узнал свой голос.

– Покойника смотреть будете? – рявкнул самый мрачный из медиков.

Копылов поспешно закивал, и санитар поднял тюлевую накидку. Я увидел лицо, лишь отдаленно напоминающее скульптора Калошина. Мое эмоциональное состояние мгновенно сменилось чрезвычайной легкостью, а перед глазами замельтешили ярко-оранжевые шарики. Я понял, что теряю сознание. «Я готов к смерти, а ты еще нет», – мне вдруг вспомнились слова Виталия. «Да, наверное, это так», – подумал я и отошел в сторону.

Санитар накинул на лицо покойного покрывало.

– Накрывайте, – он кивнул на стоящую возле стены крышку.

Мы загрузили гроб с бывшим скульптором в машину, и повезли его в бывшую квартиру, которую уже пытались унаследовать троюродные племянники.

У изголовья покойника потрескивала свеча, бросая на стены уныло-неловкие блики. В углу комнаты, на диване, приняв двойную дозу карвалола, посапывал напарник Калошина – Гришка. На кухне гремели посудой, готовясь к завтрашней тризне, Людмила и Оксана.

Я сидел подле гроба и смотрел на лицо скульптора. «Что такое смерть, никто не знает, – любил повторять Калошин. – Но она вызывается либо достижением поставленной цели или прекращением каких-либо устремлений к ней же, – философствовал он. – Я вот, например, как говаривал классик, всю жизнь выдавливал из себя раба, антисемита и мещанина».

«Выдавил и умер, – я горько усмехнулся. – Вот всё и закончилось… Остался ли он доволен своей жизнью и успел ли он получить ответы на интересующие его вопросы? А может, еще получит? – я тряхнул головой и… заплакал. – Почему от меня так часто уходят люди, которых я могу назвать друзьями? – вспомнились все отправившиеся в мир иной приятели: некоторые, как и Калошин, от болезни, другие – из-за победивших их волю пороков, а кто-то по нелепой, якобы, случайности. Но, как известно, случайности бывают лишь закономерными. – Кто правит этим, во многих случаях, преждевременным уходом? И почему этот всемогущий Кто-то указал пальцем на Виталия, а не, предположим, на меня?» – размышлял я, смахивая слезы.