Василий Вялый - Пейзаж с видом на кладбище

Коля, беспрерывно выглядывая в окно, собрал инструменты и подмел в жестяный совок древесные отходы. С минуты на минуту должна прийти его жена Людмила. Она оббивала изготовленные супругом гробы красной или черной – в зависимости от возраста покойного – материей. Повышенный интерес к появлению жены был обозначен не только семейным бизнесом – Людмила должна была принести к обеду бутылку водки. Негласный договор действовал уже несколько лет: после завершения работы Николай получал от супруги поллитровку. «Всё равно ведь нажрется где-нибудь, ирод»! – у очевидного либерализма женщины не было альтернативы.

– Еще не пришла? – в комнату заглянул мастер по изготовлению надгробий бригадир Виталик Калошин. Работал он в соседнем помещении со своим молчаливым подсобником Гришкой. Виталик некогда творил в скульптурных мастерских художественного фонда города, но пристрастие к спиртным напиткам нанесло ощутимый удар по карьере мастера. Однако изготовленные им барельефы и изваяния великих сограждан украшали некоторые города и веси Краснодарского края, а одна монументальная работа стала иронично знаменитой в столице Кубани. Надо сказать, что скульптор – во всяком случае, внешне это не бросалось в глаза – не страдал от понижения социального статуса. Быть почти постоянно под кайфом для него оказалось ничуть не хуже, чем творить. «Мои нынешние модели не столь знамениты, – он обводил рукой скорбный ландшафт, – но каждая из них имеет право на эпитафию», – баритон Калошина разносился по всему кладбищу и был слышен на фабрике детских игрушек. Громкоголосости ваятеля соответствовала его недюжинная внешность. Порой, направляясь на установку памятника в дальний угол погоста, куда по извилистым тропинкам не мог проехать мотороллер «Муравей», Виталий брал подмышки по мешку цемента и, весело напевая какую-нибудь песенку, не спеша добирался до места.

В мастерской у Калошина всегда царил немыслимый беспорядок. Всюду валялись ломы, лопаты, кирки. Между хаотично расставленными глыбами песчаника, ракушечника и мрамора высились холмики гравия. Обрывки бумажных мешков из-под цемента раздраженно шуршали под ногами. К изысканному камню для богатых клиентов – граниту – мастер проявлял некоторое профессиональное уважение: мрачные глыбы покрывались кусками потрепанного, выцветшего на солнце брезента. Лишь место, где Виталий иногда выполнял творческую работу, находилось в относительной чистоте, и было огорожено древесно-стружечными листами. На эту территорию он никого не пускал. Разницы между работой и удовольствием Калошин не ощущал. Ему нравилось с утра выпить полстакана водки, и его жизнь мгновенно приходила в гармонию с окружающим миром. Когда ваятель на мраморной плите высекал барельеф усопшего или делал форму для отливки бюста, лицо его преображалось. Из опустившегося неряшливого человека с опухшей физиономией он превращался – хотя бы на время – в ощутимого и искусного мастера. Только когда деликатная скульптурная работа была полностью завершена и мастер откладывал в сторону резец или циркуль, он мог позволить себе ещё выпить водки. И тогда снова атмосфера пофигизма и блаженной медлительности воцарялась в мастерской ваятеля.

Незначительный помощник Калошина молчун Гришка – «принеси-подай-сбегай» – был известен крайней своей немногословностью. Бывало за несколько дней никто не слышал от него ни единого слова. Приходя на работу, он лишь кивал мужикам и, облачившись в рабочую одежду, разводил цементный раствор, шлифовал мраморные или гранитные плиты. Иногда Виталий за бутылочкой, выискивая новые и маловероятные подробности, рассказывал, что однажды при разгрузке ракушечника его помощнику придавило пальцы, но никто этого не заметил. Пострадавший терпел боль и не проронил ни звука, пока другие рабочие не закончили перекур и не освободили Гришку от тяжести коварного камня.

– Правда что ль, Гриша? – похохатывал Белошапка, видимо, не в первый раз слушая эту историю.

Но молчун лишь неопределенно пожимал плечами и беззлобно прятал ухмылку в рыжей бородке. Доброта его и безобидность были столь же очевидны, как и немногословность. Ещё одной отличительной чертой Гришки являлось безграничное милосердие к людям, к животным и даже к растениям. Карманы его потрепанного пиджака всегда были набиты засохшими корками хлеба и сыра, семечками. Все, проживающие на кладбище животные, едва завидев худощавую Гришкину фигуру, немедленно окружали его, ожидая подаяния. Нацелив голодные глаза на карманы разнорабочего, собаки жалобно поскуливали, а кошки истошно орали. Гриша, не спеша, раздавал корм сначала сильным и крупным, а затем щедрее – маленьким и слабым. Зимой, когда погост заносило снегом, он развешивал на деревьях кормушки и пластиковые бутылки, наполненные зерном. Птицы, сопровождая его, оживленно щебетали и едва ли не садились на плечи своего покровителя. Пробираясь в самые дальние углы кладбища, он осторожно стряхивал снег с веток. Растения Гришка тоже считал живыми существами и несказанно огорчался, если на предполагаемом для новой могилы месте росло деревце или кустарник – ведь его предполагалось срубить. Оказав помощь дереву, он подсыпал пернатым корму и возвращался в мастерскую. Глаза рабочего светились теплом и тихой радостью.