Николай Кузнецов - Ваня, деревенский зомби

«Чудны дела твои, сотворитель всея живности и разумности», — думаю. А сам кусок хлеба отщипываю и собак угощаю.

Так и повелось: я с работы, а меня наши псинки встречают с почетом и всем своим собачьим уважением. И по дороге до дому, мои заработанные, два батона хлеба сминают за милое дело.

Да, вот еще: давеча, днем: шел как-то по селу. Тут шавка залетная меня увидала и давай на меня лаять. Ясен свет на «хай-вай» выскочили собаки наши, местные.

Главный у них Полкан, как увидал такое безобразие по отношение к моей персоне, таких тренделей навалял залетной дурочке, что та летела, «аки птице во облацех».

(16+)

Хороша и спокойна жизнь на деревне, была!

Пока эти городские не понаехали. А началось все, незаметно как-то. Стоял у нас один дом пустой. Бабка Романиха как померла, так и хата её пустовала. А тут давеча заявляется ее внучок Петька. Здоровенный лоб, весь в коже, наглый такой. Прискакал на мотоцикле своем, черный весь, провонял все бензином своим. Ни с кем не поздоровался, в хате отломал доски, кои прибиты были, на ставнях и двери. Зашел, расчихался и вышел. Сел на крыльце курит. А тут шел как раз Тимофей «старый перец», пастух наш, видит человек новый сидит. Думает, — спросить надо, поздороваться.

— Ты, чьих будешь парень? Или Романихи сынок? Так тот ведь сгинул давно уже и постарше будет?

— Питер я. Внук, значит, буду бабкин, — сплюнул он под ноги старику, — вот собственность свою приехал проверить. Хату здесь свою я устрою, для отдыха значит. От трудов праведных, — бабкин внук громко хмыкнул и засмеялся.

«Внук он и есть внук», — подумал старик и пошел своей дорогой, — «что с них, дураков городских, возьмешь»?

А потом началось, по выходным заваливается вся гоп-компания: машины здоровущие черные, стекла — не видать ни черта. Девки, нарядные, визгливые, пахнет от них не по-нашему. Мужики все дюжие, злые и небритые. Все в черном. Водку ящиками тащат, жрачку не нашенскую, в коробках, из машин по-перетаскали. В хате Романихи музыка до небес, визги женские, топот и пляс. До полуночи. А в полночь, завели моду, всей бандой на берег речушки нашей. Костер там разведут, и давай голяком бегать, кто в кусты, кто в воду.

В общем, «ад кромешный» на земле моей начался.

Наши деревенские попытались как-то приструнить братков и девах ихних. Да не тут-то было. Зашел к ним, по нашей просьбе, участковый Васильич. И что бы вы думаете? Ан ничего. Выходит, морда довольная, карман оттопыривается, да и портфельчик малость растолстел и говорит: — факты не подтвердились, не мешайте гражданам отдыхать.

Ну и что с ними поделаешь? А мужиков в деревне, раз-два и обчелся, да и те «пол-калеки».

Вот и сейчас, музыка у них грохочет, пьяные крики и визг. А я еще днем задумал постираться малость. Зомби не зомби, а вид иметь обязан. Да и штаны мои, и рубаха, мукой обсыпанные, вид уже зачуханный имеют.

Сижу я, значит, в речке постирался, развесил на ветках ближней ивы вещички свои, на берегу звезды считаю. Главное, сам то в простынку завернут. Не то, чтобы очень стеснительный, да и деревенские уже привыкли ко мне. Но, все-таки, совесть так сказать, кой-какая имеется.

Слышу, гурьба веселая и пьяная к реке идет, думаю, — в сторонке посижу, не буду им мешать. А там; песни и пляски в голом виде, костер, водка, шашлыки. Купаются, значит. Кто в кустах рыгает, кто девок по воде ловит. Тут один, вижу, в мою сторону направился. Бухой в дрыбаган, здоровенный как лось. Помочиться, что-ли, решил в сторонке? Идет прямо на меня. Увидел, встал, думает.

— Мужик ты чего здесь? — Качается, стоит ширинку расстегивает. Справился, отвернул в сторонку, делает свое дело. Потом опять ко мне:

— Не, я не понял, ты че здесь сидишь а? Тут братва отдыхает, а ты чего подглядываешь?

— Больно мне надо, — я решил встать и поправить свою простынку, завязанную на манер древнеримской тоги, через левое плечо.

— Не, ты чё? Фраер что-ли? — Здоровяк схватился за край моей простынки и дернул.

Тут, как раз, луна выглянула из-за облачка, а простынка моя хлипкая свалилась.

— Ёп, ёпер-те-це. Мать моя, — мужик утробно икнул и сел на землю. Перевернулся, встал на карачки и так пошкандыбил к своим. Что-то, подвывая при этом.

А я, что, ну не красавец, вестимо, но ведь не до такой же степени. Даже обидно немного стало. Подобрал простынку, вещи потрогал свои. Сырые еще, не высохли. А мне вещи сырые одевать не с руки, кожа потом портится. Она и так вся дряблая зеленого цвета, а от сырости вообще может испортиться. И кусками станет отваливаться. Неудобно, очень.