Майк Гелприн: На круги своя

В симферопольском поезде мы пошли по рукам. Нас одалживали и забывали возвращать. Нами упражнялись в кинга, во все виды дураков, а особо одаренные — в пьяницу и веришь-не-веришь. В пятом купе мы потеряли младших: шестнадцать наших от двойки до пятерки полетели за ненадобностью в окно на полном ходу.

— Жалко Двойку Пик, — всплакнул ответственный Туз Треф. По рубашке у него растекся яичный желток. — Она была такая непосредственная.

— Один хрен пропадать, — сказал блатной Валет Бубен с выпачканной томатным соусом рубашкой и подбитым сигаретным пеплом левым глазом. — Мы и так, считай, зажились. Не были бы пластиковыми, уже давно спеклись бы. Ах, почему, почему, почему, — без былой удали затянул он, — спекся валет бубновый, а потому, потому, потому, что был расклад хреновый.

— Так мы ничего достойного и не совершили, — печально сказала бывалая Девятка Бубен с загнутым углом и жирным пятном от шпрот. — А нашими собратьями выигрывали состояния. Из-за нас стрелялись, дрались на шпагах, вешались.

— Вот так проходит мирская слава, — проворчал сварливый Валет Пик со следами от жевательной резинки. — Был я Пик, а ныне — пшик, — резюмировал он.

Застенчивый Король Червей промолчал. Ему не повезло больше остальных. Выполненное фломастером, на нем теперь значилось неприличное слово из трех букв, проиллюстрированное к тому же гипертрофированными мужскими гениталиями.

Усталая пожилая проводница смела нас со столика и раскрыла жерло большого полиэтиленового пакета, в который выбрасывала мусор.

— Сука ты старая, — сказал одноглазый блатной Валет Бубен.

— Это кто же меня сукой назвал? — охнула проводница.

Мы опешили. Людям не положено слышать нас, в нас пристало только играть.

— Я назвал, — первым пришел в себя Валет Бубен. — Ты же нас в мусор хотела выбросить.

— Мать святая богородица, — схватилась за сердце проводница. — Свят, свят, прости и сохрани.

— Ты, мать, подвязывай молиться, — развил успех Валет Бубен. — Лучше под нижнюю полку залезь да пошуруй там. Меня когда по пьяни на пол уронили, я туда косяка кинул. Кольцо там лежит, в самом углу, с брульянтом.

Потом проводница долго очищала нас от прилипшей яичной скорлупы, замывала жирные пятна и соскребала запекшийся пепел.

— Дожила, — причитала она, отсвечивая бриллиантом с надетого на безымянный палец кольца, — нашла себе благодетелей на старости лет. Всю жизнь карты ненавидела. Сынок мой всё в вас проиграл, в проклятые. Вон, — достала она из сумки фотографию. — Жизнь на вас, считай, положил, обормот.

— Да это же Севочка. Нет, не может быть, — ахнула недоверчивая Дама Пик. — Смотрите, братцы, ведь и вправду Севочка.

— Он, — подтвердила бывалая Девятка Бубен. — Теперь понятно, почему мать нас слышит. Бывало такое, когда наши полный круг совершали и возвращались к первому хозяину. Об этом гадалки знают цыганские, они специально колоды по миру пускали. И если возвращалась колода, через десяток рук пройдя, то все гадания сбывались. И удача приходила в кибитку, обживалась и баловала семью цыганскую.

— Одно дело гадалки, — привычно забурчал сварливый Валет Пик, — а другое, не при матери-старушке будь сказано, Севочка. Который из тех, что напрасно старушка ждет сына домой, у сына башка не на месте, он секой увлекся, очком да бурой и всё пропалил, кроме чести.

— А что Севочка, что Севочка-то, — заступился ответственный Туз Треф. — Между прочим, далеко не худший вариант. Во всяком случае, не какой-нибудь там Вольдемар.

— Вполне приличный молодой человек, — подтвердила стервозная Дама Червей. — Пока только слегка нефартовый.

— Отчистишь, отлакируешь, подлатаешь, чтоб как новые были, — инструктировал Севочка Карпыча. — Деньги плачу любые.

— У тебя, похоже, от попаданий крыша совсем поехала, — покачал головой Карпыч. — Кому нужно это старье? Новые неси, я их тебе козырным крапом закоцаю.

— Сюда слушай, — возмутился Севочка. — Сказал: эти делай. Да на совесть делай, а то от твоей работы одни попадания.

— Ну, как скажешь, — согласился Карпыч. — Может, тебе их заточить заодно? В секу заточенными самое то.

— Сека губит человека! — назидательно выпятив указательный палец, произнес Севочка, и у Карпыча от такого заявления мигом отвисла челюсть. — Так что никакой больше секи. И точить не надо, что сказал, делай. А я пойду пока, завтра вернусь.