Борис Штерн - Записки динозавра

Здоров, курилка, давно не виделись!

Гордость советской науки!

За мной висит еще кто-то…

На портрете мне лет семьдесят, я сурово взираю со стены на себя голого, столетнего и впавшего в детство. Леонард Христианович в это время меня обследует – опутал проводами и шнурами с присосками из двух чемоданов и заглядывает мне в душу.

Зря старается, моя душа давно продана, и мне не принадлежит. Там вместо нее темное пятно.

Моя душа осталась неохраняемой в тот миг, когда умер мой ангел-хранитель, волнистый попугайчик Леша. Он захлебнулся и утонул в рассоле в блюдечке с огурцом. Впрочем, я не думаю, что охрану сняли и оставили меня без присмотра. Просто произошла смена караула: пост сдал, пост принял. Леша был материальным олицетворением моей души, если выражаться высоким штилем… (А почему бы не выражаться высоким штилем, как делал это вперемежку с матом сам Ломоносов? Мы или грешим с трибуны высокими словесами и обстракциями – бум, бум, бум, как в пустую бочку, или, наоборот, прикидываемся плебеями и, заигрывая с мотоциклистами, сваливаемся в просторечное болото с лягушками – ква, ква, ква! А надо совмещать штили и чувствовать меру).

Так вот: свою душу я приобрел за томик Надсона на одесском Привозе, когда там царил натуральный обмен – я тебе ножик, ты мне штаны. Я собирался выгодно обменять Надсона за четыре картофелины (надеясь втайне на пять и соглашаясь на три), но сначала решил пройти мимо птичьего ряда. Я сразу заметил ее: моя душа сидела в клетке на жердочке среди других разноцветных птиц, а над ней стоял за прилавком заточивший ее в клетку толстый и мрачный тюремщик.

Душу надо было спасать. Но как? Украсть, обменять? На что? Я был пацаном. Я сразу возненавидел этого человека, и он это почувствовал.

– Ладно, босяк, покажи книгу, – сказал тюремщик моей души.

Он взял томик Надсона и принялся перебрасывать страницы толстым указательным пальцем. Иногда его палец останавливался, и тюремщик читал отдельные строчки стихов, шевеля жирными губами, будто пробовал строки на вкус. Наконец он шумно вздохнул и сказал:

– Все-таки Надсон плохой поэт, хотя я его уважаю. Ладно, босяк… Какую тебе птицу? Синюю? Молодец! Ты разбираешься в поэзии. Этот попугай знает волшебную фразу. Он будет твоим ангелом-хранителем и принесет тебе счастье. Его зовут Леша. Корми его, чем хочешь, он после гражданской войны все ест, особенно огурцы. Адью, босяк!

И я ушел с Привоза без картофеля, зато с собственным ангелом-хранителем. Адью так адью.

Волшебную фразу я услышал от Леши в тот же день, когда вернулся домой и угостил его огурцом – в доме, кроме огурцов ничего не было. Леша клюнул огурец, закрыл от удовольствия глаза и одобрительно произнес:

– По рыбам, по звездам проносит шаланду, три грека в Одессу везут контрабанду.

– Это и есть твоя волшебная фраза? – хмуро спросил попугая мой отец Василий Афанасьевич Невеселов.

Но Леша ничего не ответил, затрепыхался и застенчиво прокукарекал.

– Меняла! – презрительно сказал мне отец. – Его же кормить надо!

Он отвернулся лицом к голой стене, где еще недавно висел ковер с оленями, а Леша виновато посоветовал:

– Контрабанду!

– Где я тебе возьму контрабанду? – вздохнул отец.

Продавца птиц я больше никогда не встречал, но все же еще раз увидеть его пришлось. Через много лет я прочитал в томике стихов Багрицкого стихотворение с этой фразой и с изумлением узнал на портрете астматичного толстяка. Кто же мог знать, что птицелов, одаривший меня синей птицей, был самим Эдуардом Багрицким! Я до сих пор изумлен. Леша знал множество разных фокусов – он гавкал, кукарекал, скрипел дверью, щелкал ружейным затвором, цокал подковами, сипел пустым краном, но по-человечески произносил лишь одну фразу. Зато какую! Это всем фразам фраза.

Когда я стоял перед выбором: остаться в Одессе или удрать в Москву, мой ангел-хранитель одобрительно советовал:

– По рыбам, по звездам.

И я, похоронив отца, успел уехать до начала известной одесской вакханалии, а потом случайно узнал, что за мертвым отцом приходили и, чтобы не пропал ордер на арест, спросили обо мне. «Его нет», – ответили соседи. «На нет и суда нет», – решили приходившие.

– Жениться? – спрашивал я.

– Проносит шаланду, – подмигивал Леша, и я не женился.

Принять предложение опального академика Эн и уйти, как партизан, в лес? Уехать в Ленинград на Новый год? Плюнуть на все и закатиться с японочкой на Чукотку? Начать новый журнал? Мой ангел-хранитель был в курсе всех моих дел.