Сергей Синякин - Реинкарнатор

Ежедневно к нему заходили товарищи по литературному цеху. Молодежь, конечно, о болезни Владимира Дмитриевича и не вспоминала, а если и вспоминала, то как не отмеченный в календаре праздник. Пока Маковецкий лежал в больт яйце, Царицынское книжное издательство приняло и подписало в печать сборник молодых поэтов «Речное удивление», куда вошли стихи, не раз справедливо критикованлые Владимиром Дмитриевичем за недостаточный патриотизм, эгоистические мотивы и ползучий эмпиризм. Товарищи по литературному цеху часами расспрашивали Маковецкого о его болезни и выражали надежду, что в самом скором времени он поправится и вновь встанет у руля местного отделения Союза. Все они были в чем-то правы. Даже покойники попадают в больницу не навсегда. После работы судмедэкспертов они отправляются на кладбище, выслушивая по дороге причитания и жалобы оставшихся в одиночестве родных. Владимир Дмитриевич — напротив: вскоре почувствовал себя значительно лучше, перестал использовать в постели утку и был признан условно здоровым человеком, подлежащим выписке из больницы.

Пару недель он отлежал дома, однако и в родных стенах Маковецкий не обрел утраченного душевного спокойствия и сил для поэтического творчества. Только однажды под его пером родилось нечто достойное прежнего Маковецкого — это была рецензия на рукопись молодого царицынского автора Анджея Лукомцева. Анджей Лукомцев закончил фантастическую повесть «Славные среди славных». Со свойственной ему проницательностью Маковецкий обнаружил, что негативные построения начинающего фантаста являются антинародными, псевдосоциальными и не служат главному — победе идей перестройки на всей территории Российского государства. О негативном влиянии повести на читателей свидетельствовал и тот факт, что ее уже издали в Германии, Чехии, Англии и Австрии, идейные противники печатать хорошие книги никогда не будут, поэтому читать повесть российским читателям Владимир Дмитриевич Маковецкий категорически не советовал.

Однако признаки депрессии и психического расстройства проявлялись у Владимира Дмитриевича все чаще и явственней.

На одном из июльских общих собраний членов писательского Союза, на котором разбиралось заявление выезжающего на постоянное место жительства в Израиль прозаика Ярослава Гуммельмана, Маковецкий повел себя очень необычно. Гуммельман потребовал, чтобы собрание приняло на постоянное хранение его партийный билет, так как платить взносы регулярно он не имеет возможности, а в Израиль едет просто посмотреть — плохо там или хорошо. Собравшиеся начали возмущаться поведением Гуммельмана как недостойного звания российского писателя. «Наши писатели или уезжают, или остаются! — резко высказался цари цынский детективщик Пакетный. — Что значит посмотреть? Он будет прикидывать, где ему лучше, а мы за него взносы плати? Китайцы, и те с собой за рубеж горсть родной земли берут! Пусть Ярослав Маркович партбилет с собой забирает, как память о преданной им Матери-Родине! И нечего собратьям по перу головы морочить!» Евгения Пакетного шумно поддержали остальные. И тут Маковецкий сурово оглядел зал и заявил, что как пролетарий от пера он не понимает товарищей. Что значит — забери партбилет на чужбину? Человек имеет право оглядеться. Вот вы, товарищ Пакетный, вы за последние три года свои опусы шесть раз опубликовали, а ваш собрат по искусству Гуммельман только два. Вам, товарищ Пакетный, с вашей гонорарной колокольни легко смотреть, как мучаются и голодают соратники по литературному труду. Но мы-то не должны на это спокойно смотреть. Пусть Ярослав Маркович едет и посмотрит, что там и как.

Он уже пострадал от новоявленных российских антисемистов они его собаками кусали, печатать его отказываются. А что касаемо партбилета, то тут еще надо посмотреть, нет ли каких закрытых постановлений Центрального Комитета нашей партии, которые позволяли иностранному гражданину состоять в ее рядах. Выступление Владимира Дмитриевича потрясло всех до такой степени, что многие из присутствующих тут же проголосовали на всякий случай «за», хотя никто не мог сказать, за что же именно он проголосовал.

После этого к Маковецкому накрепко прилипла кличка «пролетарий от пера». Некоторые даже шутили, что Маковецкому нечего терять, кроме своего пера. А иные, пугливо оглядевшись, быстрым шепотом добавляли, что ежели перо им будет все-таки утеряно, то большой беды в том не будет и литература эту утрату переживет, не проливая особых слез.