Евгений Филенко - Сага о Тимофееве (сборник)

– А сейчас будет фильм, – бодро сказала Света, осторожно высвобождаясь и приводя в порядок прическу. – Долго они намереваются играть?

– Подозреваю, что вечно, – предположил Тимофеев. – Они же ничего больше не умеют, как самые настоящие футболисты. Для того и созданы.

– Да, история с телевизором… – вздохнула девушка. – Ну что же – пойдем к нам, посмотрим фильм в красном уголке.

– Я кинескоп заменю, – пообещал Тимофеев. Поразмыслив, добавил: – На днях.

Вернувшись часов этак шесть спустя, в которые вместились и совместный просмотр телефильма, и прогулка при свете фонарей в сопровождении хоровода плавно кружащихся снежинок, и уже более уверенные поцелуи в чужом подъезде, Тимофеев обнаружил игру в полном разгаре. Команды испытывали на прочность итальянскую систему. Приподнятость настроения вызвала у Тимофеева сильный позыв к парадоксальным и непредсказуемым действиям, которые, однако же, бывали единственно правильными в ситуациях наподобие этой.

Народный умелец-неудачник ногой придвинул табурет поближе к резвящемуся телевизору и сел. На лице его, розовом с мороза, непроизвольно вспыхивала улыбка, навеянная свежими впечатлениями. Но Тимофеев был настроен решительно.

– Мужики, – сказал он строго. – Это нечестно. Прямо надо заявить, что это настоящее свинство с вашей стороны.

Трехгранник, лихо шедший с мячом по правому краю, упустил его за боковую линию и замер.

– Мне уже глубоко за двадцать, – продолжал Тимофеев, не заметив перемен на поле. – А точнее – двадцать два. Я живу один безумно продолжительное время, и нет никаких надежд на следующую пятилетку моей биографии. Но появилась она, Света… как луч света… Думаете, интересно ей приходить ко мне и глядеть, как вы носитесь с пузырем?!

Игроки больше не двигались. Застыв на своих местах, они прислушивались к звукам человеческой речи. Только вратари, взвинченные игрой, никак не могли угомониться и по-прежнему метались в воротах.

– Я допускаю, что игра в футбол есть единственная форма вашего существования, – заверил их Тимофеев. – Но поймите и вы меня! Где я возьму денег на новый кинескоп? Моя стипендия рассмешит кого угодно… Опять вагоны разгружать?! Поимейте совесть, братцы. Ведь гибнет человек, на глазах тонет…

Он горестно махнул рукой и пошел спать на старый, продавленный диван, покрытый пожилым верблюжьим одеялом.

Утром игроки весело гоняли мяч, хотя разметки поля не было. Наверное, шла разминка. Тимофеев пил чай, и сердце его было переполнено скорбью. Потом он вымыл посуду и ушел на занятия.

Вечером в дверь комнаты осторожно постучались.

– Можно? – шепотом спросила Света, заглядывая вовнутрь.

Тимофеев сидел на полу и копался в древнем радиоприемнике «Мир», периодически чихая от пыли, слетавшей с ламп и конденсаторов.

– Делаю квадрофоническое вещание, – сообщил он. – Представляешь: музыка изо всех углов, можно даже с потолка, а динамиков нет. Нелинейное распространение акустических колебаний. Новое слово в технике!

– А как телевизор? – начала было девушка и осеклась.

Телевизор вовсю работал, хотя и не был включен в сеть. Шла передача «Человек и закон». Серьезный, озабоченный всеобщей бесхозяйственностью доктор юридических наук устало корил директора химического комбината за отравление отходами прилежащих водоемов. Изображение было цветным и объемным, от выступающего пахло одеколоном «Эллада». Футболисты расположились по краям экрана, образовав нечто вроде затейливой виньетки, и внимательно слушали.

Тимофееву было плохо. Он не мог ни есть, ни пить, ни спать, ни так далее. Больше всего на свете ему хотелось лечь на утоптанный диван животом кверху и тихо скончаться. Ему вот уже вторую неделю не писала писем девушка Света, которая воспользовалась зимними каникулами, чтобы навестить престарелых родителей. Старики обитали в невообразимо далеком, недоступном никаким средствам связи, подобно обратной стороне Луны, городе Шаламов-Запольский. Однако же, молчанию девушки Светы не было ни объяснений, ни оправданий.

Несчастный влюбленный терялся в догадках, его сорвавшееся с цепи воображение рисовало самые жуткие картины. Попытки с головой погрузиться в привычный процесс изобретательства и рационализации потерпели фиаско, ибо вялые пальцы расстроенного народного умельца неспособны были удержать элементарную отвертку. В беспамятстве Тимофеев метался по своей каморке, словно зациклившийся в многолетнем заточении зоосадовский волк. В один из раундов своего блуждания он случайно угодил в дверь, и душевные терзания, внезапно упорядочившись в нем, швырнули его на волю – в темноту, в холод, в снегопад.